Фольклор ("Сказка ложь - да в ней намёк...)

[doofy]

Продавец фейерверков

вот представляю исчо один рассказик с одного многим известного сайта(но чтобы найти таковой приходицо просмотреть множество словесного говна и непотребщины) думаю что вот ради таких
крео стоит и продолжать))

Продавец фейерверков

аффтар: Soilman


Поздним вечером 30 декабря 1998 года я  ехал домой из гостей в насковозь промерзшей пригородной электричке. Мне было холодно и грустно. Вместе с мерзотным шаром из крепленого вина и невкусного салата к горлу подкатывало ощущение жизненного тупика и даже, наверное, краха. Случившийся летом дефолт поломал все мои наполеоновские карьерные планы, и я прозябал на копеечной работе, деля свободное время между разведенным спиртом "Ферейн" и двухлитровыми баллонами "Очаковского специального".
    
    Человек, который устало плюхнулся на скамейку напротив меня, определенно находился еще ниже в слоеном пироге нашей жизни. Он торговал по вагонам фейерверками. Его черная китайская сумка была битком набита всякой трескучей продукцией. Маленькие хлопушки, которые так весело засовывать в сигареты друзьям, солидные пачки петард, фейерверки, привязанные к заостренным палочкам...
Похоже, бизнес шел не очень удачно, потому что сумка была полна больше чем наполовину.
    Но не этим заинтересовал меня продавец. Вы видели когда - нибудь людей, торгующих по вагонам? Да, да, тех полупьяных вырожденцев, которые впаривают подмосковным лохам поддельные батарейки, гелевые ручки и одноразовые будильники, которые ломаются прямо у вас  в руках? Не таков был мой герой. Чисто выбритый, скромно, но аккуратно одетый, он не озонировал воздух жестким излучением многодневного трудового пота, полуразложившегося алкоголя и дешевого табака. А стрелки на черных брюках! А шапка - пидарка, которая на нем почему-то утратила свое волшебное свойство уродовать человека!
    И спутница продавца фейерверков здорово отличалась от опустившихся блядей, что таскаются по электричкам за торговцами в надежде получить вечером чекушку и пару раз откусить от шаурмы. Нет. Аккуратно подстриженные черные волосы, карие глаза - она выглядела вполне достойно, хотя и немного архаично. Весь ее наряд - слегка поношенное, но все равно элегантное пальто с кокетливым меховым воротником, клетчатая юбка до колена, высокие, тщательно начищенные сапоги на толстых каблуках - весь ее наряд был словно с картинки из журнала "Польская мода" какого-нибудь восемьдесят лохматого года. Так и хотелось представить ее на вечере танцев, в толстом свитере с воротником под горло; бокал шампанского в руке - а на шее непременно ожерелье из елочного дождя.
    Между тем торговец откупорил и выпил стаканчик русского йогурта, закусил бутербродами, любовно завернутыми в фольгу, и ожил, и порозовел. Он поболтал со звероподобными рыбаками, возвращавшимися с подледного лова, мигнул обложенной кульками бабке, необидно поддел брызжущего слюной старого коммуниста, который многословно, матерно и на весь вагон обличал дерьмократов в целом и падлу - Охуельцына лично. Совершив эти полезные действия, он сладко потянулся, игриво взял под локоток свою спутницу и, похоже, настроился подремать.

    Офицер - моряк зашел в наш вагон на Окружной.  Обычный служивый - слегка испитой, слегка потертый, слегка потасканный, с непременным худосочным "дипломатом", он шел по вагону, ни на кого не глядя. Но перед нашей скамейкой вдруг остановился. Посмотрел на осоловевшего продавца и вдруг бросил руку к флотской фуражке с линялым околышем, отдавая честь.
    ...Грохнула дверь тамбура за моряком, и я посмотрел на продавца фейерверков. Мучительно, невозможно покрасневший, он сидел, обняв себя руками, как будто ему только что выпустили кишки. Его женщина, часто моргая, смотрела в окно на черный пригородный пейзаж из бесконечных гаражных кооперативов, заброшенных заводов и разбомбленных автобаз. Перед самой Тимирязевской он словно очнулся и  вдруг купил у проходившей по вагону торговки гроздь ярко-красных помидоров в смешной картонной коробочке.
    

    Выдыхая пар десятками ртов, пассажиры втягивались в стылую кишку подземного перехода.  Электричка угрохотала дальше, к  Савеловскому вокзалу, и слышен был только кашель и шарканье ног.
И вдруг в наши спины ударил взрыв! Выстрелы! Пулеметная пальба! Надсадный вой, от которого мурашки холодной волной по телу! Треск! Свист! Частое сухое щелканье! А в плитках перехода отразилось широкое, грозное зарево.  
Кто-то завизжал по заячьи. Кто-то заматерился. Кто-то клубком покатился по ступеням вниз, в спасительное брюхо перехода. Старухи, обмирая, садились на подбитые ватой задницы. Я, словно в ступоре, обернулся и увидел...

    ...Стрелы из огня, которые взрывались в морозном небе золотыми шарами.
    ...Оранжевых жуков, взлетавших по спирали
    ...И засевавших свой путь мерцающими блестками.
    ...Красно-желтые шатры на полнеба и в стеклах домов
    ...Человека в сдвинутой на затылок шапке-пидорке
    ...Подносившего зажигалку к новым и новым ракетам

    И женщину, которая бегала за ним, одной рукой колотя его по спине, а другой рукой прижимая к груди коробочку с ярко-красными помидорами...

[2nd floor]

Хороший слог, оригинальная идея. Зачот )) _ это я про Чехова

[Леля]

Да.... спасибо, Дуффи ,
видимо, офицер, желая выжить, "искал себя" в тот период, когда "всех кинули"... и "сам себя ел"..., так как "не его это" - фейерверки...
... грустно...

[doofy]

Про серьёзных людей
аффтар: Дмитрий Гайдук

Вот, значит, серьёзные люди, и у них серьёзная взрослая жизнь. Серьёзная работа, серьёзная зарплата, серьёзные квартиры, серьёзные машины, серьёзные костюмы, серьёзные мобилы, серьёзная охрана, солидный досуг за серьёзные деньги, и траву они курят тоже очень серьёзную. Но не каждый день. Они вобще не часто, но серьёзно. И не дома: там у них жёны серьёзные, детей они серьёзно воспитывают, и цветы у них серьёзные, и домашние животные серьёзные, и обстановка серьёзная, от дыма пострадать может. В общем, дома они не курят, а где-то раз в месяц все они собираются "на башне у ЭдмОнда" (ну, это у них такой типа общий друг, назовём его Эдик Веточкин. Он когда-то вместе с ними учился в –
ну, скажем так, в Одном Серьёзном Вузе. Но он оттуда с четвертого курса ушёл, и с тех пор у него всё несерьёзно. То он музыку пишет, то картины рисует, то у него контркультура, то свободная пресса, то ещё какой-то идиотизм. Короче, живёт пацан как в сказке с широко открытыми красными глазами. И долбит каждый день как сигареты курит. И вот, значит, серьёзные люди собираются в его квартире на пятом этаже сталинки в районе – ну, скажем так, в Одном Приличном Районе. А Эдик под это дело достаёт им серьёзную траву и закупает "Беломор", потому что серьёзные люди уважают классику, а всякие там бутылки-пипетки-бульбуляторы – это для них как бы несерьёзно. Ну, трубка, в крайнем случае, или кальян – но лучше всё-таки родной "Беломор", он и курится патриотично, и вставляет как-то по особенному.
И вот они уже вошли, но ещё не разделись, а Эдик уже достаёт косяк – типа, паравоз каждому входящему! А серьёзные люди говорят: ЭдмОнд! тормознись на пятнадцать минут, нам сейчас надо, короче, перетереть за свои серьёзные дела, пока мы ещё нормальные, пока мы ещё всё одупляем… Ну, они же редко видятся, раз в месяц, а у них есть общие серьёзные дела, про которые надо серьёзно поговорить. И говорят, говорят, говорят – и вдруг все вместе чувствуют знакомый запах! Это Эдик уже взорвал, совершенно машинально, и уже долбит!
Серьёзные люди говорят: так, Эдик, загаси немедленно! А Эдик говорит: плохая примета, косяк гасить. А они говорят: похуй на примету, можешь ты хоть пятнадцать минут не курить? Прямо наркоман какой-то травяной… А Эдик напрягся и говорит: только не надо здесь за наркоманов! Я же вобще не часто курю. Я вобще чисто с вами хотел покурить сегодня. А так я вобще хочу долблю, хочу не долблю, могу вобще не долбить – говорит, а сам между тем всё хапает и хапает. Тут серьёзные люди заулыбались и говорят: ЭдмОнд, психиатору расскажи! Ты? можешь? вобще? не долбить? Хотя бы пятнадцать минут?
Эдик говорит: да хоть год! Серьёзные люди говорят: а на спор? А Эдик говорит: да хоть на спор! А сам, между тем, уже приколачивает новый косяк. Совершенно машинально.
Тут серьёзные люди переглянулись. Чисто переглянулись между собой, они же друг друга понимают с полувзгляда. И говорят: ну, Эдик, никто тебя за язык не тянул. На спор так на спор, но давай по-серьёзному. В общем, если ты за год хотя бы раз закуришь… или выпьешь… или ещё какой-нибудь наркотик употребишь – значит, на квартиру ты попал.
Вот так. И не поймёшь по ним, серьёзно они говорят или шутят – морды у них такие серьёзные, что хоть сразу вешайся.
Но Эдик-то эти морды давно изучил, в обморок не падает. Он говорит: ну, допустим. А если я всё-таки год продержусь, тогда что?
А серьёзные люди говорят: а что тебе надо?
А Эдик говорит: ну. Мне много надо. Мне, во-первых, надо решить все мои финансовые проблемы раз и навсегда. Чтобы была мне пожизненная пенсия, допустим… три тысячи баксов в месяц, это во-первых. А во-вторых, мне нужен вместо этой параши, которая сейчас за окном, нормальный тропический климат: чтобы, значит, море-солнце-пальмы и ганджубас без проблем – я же не насовсем курить бросаю. Ну, и в-третьих, чтобы жильё со всеми удобствами, автомобиль и… яхта, во! Яхта это обязательно, без яхты не кучеряво – и чтобы, значит, я на яхте…
Но тут серьёзные люди прикручивают фонтан его фантазии: Эдик, ну, короче: хата, тачка, яхта, тропический климат, три штуки в месяц – и всё? Эдик говорит: не всё. Ещё и ганджубас, я ж не насовсем курить бросаю, а только на год. Но я-то год продержусь, мне это не фиг делать. А вот вы теперь серьёзно подумайте, по карману ли вам со мной спорить.
Тут серьёзные люди опять переглянулись и дружно ухмыльнулись. И говорят: Эдик, нам это тоже не фиг делать, тебе такую жизнь устроить. Ну, допустим, хату-тачку-яхту – это уже через год, по итогам твоего поведения. А всё остальное хоть завтра. Особенно ганджубас, – так сказали серьёзные люди, так они и сделали. И полетел Эдик на знаменитый остров Джамэйка – серьёзные люди знали, куда послать. Летит и думает: ну, и что? Ну, не покурю годик – проблема, что ли? Зато потом как шоколадно будет: хата, тачка, яхта, ганджа и никаких проблем! Ради этого стоит годик не покурить, всего каких-то там 365 дней, ерунда вобще, – так Эдик сам себя уговаривает. И вот он выходит из аэропорта, и на него кидается сразу человек пятнадцать лохматых людей с криками: Ганджя, сэр! Ганджя, сэр! Ну, Эдик с каменным лицом проходит сквозь толпу и садится в такси. А у таксёра на коробке передач как бы невзначай лежит открытая коробочка, в которой шышки аппетитно выложены, так что даже и не смотришь, а слюни всё равно капают. Ну, Эдик всю дорогу в окно таращится и туда же дышать пытается, а руки сцепил от греха подальше, аж пальцы побелели. И вот приезжают они в кемпинг, заселяется Эдик в домик, и тут ему сразу звонит администратор и спрашивает: Ду ю вонт сам спэшиал? Эдик как-то машинально отвечает: Йес. И через пятнадцать минут ему приносят ТАКОЕ, что уже никакой силы воли на это не хватит. И через десять минут после этого Эдик уже в сопли, а через пару часов после этого он понимает, что стал бомжом. Потому что завтра утром ему анализы сдавать – такое условие серьёзные люди поставили, чтобы каждый день анализы. А завтра вечером они результаты получат, и – ну, и что тут делать? Чистые анализы покупать? А у кого на Джамэйке анализы чистые? Более реальный вариант с аптекой: затариться срочно аспирином и фуросемидом, сожрать по полпачки того и другого, чтобы весь организм промыло и прочистило. И вот Эдик бежит в аптеку, а она закрыта. На большой ржавый замок: популярностью это заведение явно не пользуется.
Тогда Эдик бегом на рынок: у него ещё в запасе часов шестнадцать, можно травками народными попробовать. А травки на рынке все незнакомые – то есть, не поймёшь, какая от чего. И бабушки с травками все как на подбор нерусские, чёрные-пречёрные, и как им объяснишь такую нестандартную тему? Эдик уже и так, и сяк, и жестами, и мимикой – и вдруг какая-то бабушка вроде бы его поняла. Достаёт из-под передника пакетик, набивает маленькую трубочку и знаками показывает, что это нужно курить.
Эдик думает: неужели опять ганджа? Но травка не похожа. По виду совершенно не ганджа, а вроде табака. И по запаху тоже не ганджа. И по вкусу тоже не ганджа. И по действию – ну, совсем не ганджа, ну, совсем наоборот! Сразу после первой хапки чувствуешь себя АБСОЛЮТНО ТРЕЗВЫМ! Ну, это такое прикольное ощущение… я не знаю. Наверно, у кого-то в детстве было, где-то в раннем младенчестве, пока вся хуйня не началась. А многим эта радость вобще незнакома: с рождения мозги какой-то сранью затуманены, и смотришь как сквозь мутное стекло, и дышишь как сквозь вату, и душа тоскует, и тушке некайфово. А тут – ни фига себе! – абсолютная трезвость, лазерная ясность и полная химическая чистота! И это прёт нереально, как будто светишься весь изнутри таким прохладным и бодрым светом, и тело всё лёгкое и послушное, и мысли в голове не спотыкаются, и мир вокруг умытый и нарядный, и наутро все анализы чистые, как у новорожденного. И Эдик, понятно дело, покупает у бабуси большой мешок волшебной травки. И теперь он может курить ганджу хоть каждый день с утра до вечера – анализы по-любому будут в порядке. Но у него теперь другие приколы: плавание, пляжный волейбол, футбол, тренажёрный зал, танцы, девки, а ещё он на доске с парусом катается – к будущей яхте готовится, а ещё он английский учит – оно и полезно и занятно, а ещё он мотоцикл поюзанный купил, сам его починил и весь остров объездил – хули там того острова. В общем, на ганджу теперь времени не хватает, да и желания нет. А курит Эдик только бабушкину травку, по вечерам перед танцами. И больше вобще ничего, даже табак уже не курит.
А в это время серьёзные люди уже начинают серьёзно париться. Они-то думали, что Эдик максимум две недели продержится, а тут уже полгода прошло – и анализы всё время чистые! И не то что бы их жаба душила, тут беспокойство более серьёзное. Тут постоянство мира нарушено: раньше была уверенность, что Эдик долбит и долбить будет, а теперь такое чувство, как будто почва из-под ног уходит – ну, нет! этого не может быть! Скорее всего, Эдик там задружился с лаборанткой, или подкупил, или как-то иначе они сговорились, и теперь анализы какие надо такие и шлют. И вот серьёзные люди увольняют лаборантку и посылают на её место своего проверенного эксперта с каменным сердцем и деревянной мордой, и чтобы Эдик теперь ссал в пробирку строго в его присутствии.
Но анализы всё равно чистые: ни каннабиноидов, ни наркотиков, ни даже алкоголя с никотином! В общем, то ли Эдик и в самом деле на попусках, то ли очень хитро шифруется. И вот серьёзные люди затребовали с Джамэйки пробирку с Эдиковой мочой и сдали её на анализ одному очень старому наркологу.
А нарколог им и говорит: Уважаемые товарищи! Ваш друг попал в беду. Он пристрастился к опасному наркотику, который называется отрезвин. После приёма этого вещества он целые сутки чувствует себя совершенно трезвым; но когда действие отрезвина кончается, его восприятие снова деформируется, и это подталкивает его к приёму новой дозы.
Тут серьёзные люди удивились: что ж это за наркотик такой, от которого трезвеют? От наркотика обычно наоборот себя чувствуешь – ну, может быть, здоровее, но уж никак не трезвее. Да и наркотик ли это вообще?
А нарколог говорит: к сожалению, отрезвин обладает всеми признаками наркотика. Во-первых, он оказывает специфическое действие на центральную нервную систему – а, проще говоря, ваш друг получает удовольствие от своей трезвости. Во-вторых, отрезвином можно злоупотреблять – а проще говоря, нельзя не злоупотреблять, поскольку в официальную фармакопею этот препарат не включён, принимается он исключительно в немедицинских целях, а следовательно, каждый его приём есть злоупотребление. А всякое вещество, которое доставляет нам удовольствие и способно вызывать злоупотребление – это, безусловно, наркотик.
Вот такая логика у нарколога. Но серьёзных людей она не убедила. Серьёзные люди спрашивают: А в список наркотиков отрезвин включён? Тут нарколог замялся и говорит: Нет, пока не включён. Но скоро включим, для этого у нас есть все основания.
Тут серьёзные люди говорят между собой: ну, это несерьёзно. В списках нет – значит, не наркотик. А все эти загоны про удовольствие и злоупотребление вобще не тема для реальной предъявы. То есть, Эдик, сука, таки выкрутился: и рыбку съел, и всё остальное. Ну и хрен с ним, пусть курит свой отрезвин, яхту мы ему купим, от нас не убудет. Так вот побазарили и разошлись, а наутро встретились в самолёте, который летит на Джамэйку, и у каждого на Джамэйке какие-то срочные серьёзные дела. Но по делам они не идут, а сразу всей толпой рулят к Эдику: а ну-ка, ЭдмОнд, колись, что ты там за отрезвин куришь?
А Эдик и рад поделиться: забивает трубочку, взрывает и пускает по кругу. И вот серьёзные люди серьёзно хапнули –
и ничего. Ну, то есть, что-то такое вроде бы есть, но очень неконкретно. Какая-то тема вроде лёгкой измены: типа, живём неправильно, занимаемся непонятно чем, людей гнОбим, себя гробим, и смысла в этом ноль, и удовольствия нет, и всё через жопу – а надо бы как-то иначе, здоровее, добрее надо, чтобы и отдыхать побольше, и на свежем воздухе бывать почаще, и пешком гулять, и зарядку делать, и гадость всякую не жрать, и всю помойку из головы вытряхнуть, и все серьёзные дела задвинуть – такая вот волна покатила, но через тридцать секунд сама по себе развеялась. И говорят серьёзные люди с облегчением: шнягу ты куришь, ЭдмОнд, совсем какую-то несерьёзную. Но расклад нам уже понятен: ты выиграл, мы проспорили, и всё твоё ты через неделю получишь. А сейчас давай с нами ганджа курнём, а то ведь херня получается, на Джамэйке быть и ганджа не курить.
А Эдик говорит: чуваки, ну, вы же знаете. Я с вами за компанию хоть уксус, хоть стрихнин, хоть цианистый калий – и даже ганджа покурю, хотя и без удовольствия. Но с одним условием: прилетайте как-нибудь ко мне на недельку, да покурИте моей травки по-нормальному, да врубитесь в неё по-нормальному. Вот увидите, как ваша жизнь изменится!
А серьёзные люди говорят: Эдик, Эдик… Мы, конечно, понимаем, что ты по-доброму, но… в пизду такие условия! Ты сам прикинь: врубимся мы в твою травку, напрочь отрезвеем, мобильники в море позабрасываем, патлы отрастим и будем тут с тобой в футбол играть – а на хуя это надо? Это тебе, распиздяю безответственному, везде хорошо – а мы, серьёзные люди, родине нужны!
Тогда Эдик говорит: Ну, это не проблема. Возьмите с собой мешочек травки, да на родине в неё и поврубайтесь. А серьёзные люди в ответ только смеются: Эдик, ты вобще от жизни оторвался – забыл, наверно, как наша родина выглядит? Ну, так приезжай, погляди на неё трезвым глазом – в момент охуеешь! Вредно у нас на родине трезвым быть!
И тут зазвонили у них мобильники, и разбежались они по своим серьёзным делам, а вечером на родину улетели. И до сих пор собираются раз в месяц на башне у ЭдмОнда, но уже без ЭдмОнда. И всякий раз заходит у них разговор, что хорошо бы всем вместе на Джамэйку смотаться, Эдика навестить, отрезвин покурить… Но это не серьёзный разговор, а так, просто типа мечта такая. Помечтаешь – и хорошо, и никуда лететь не надо.

[Леля]

мне понравилась Мечта...

[doofy]

да Леля, именно это метко подмечено. разглядела))))

[AXX]

Не родись красивой 
А бабы - дуры!!!!!!!!!!!

А вот мне по барабану даже, если кто-то скажет, что это я сама тупая, а все остальные умные.
Потому что это ни разу не так!!!!
Вот вам поучительная история о двух глупых бабах. Почти пьеса. ибо, в ней 2 основных действующих лица: это
1)  Я. Зовут меня Лида, фамилия неважно, потому что я 4 раза ее меняла, и задолбалась сама запоминать.
2)  Сема.  Моя подруга. Почему Сема? А потому что фамилия у нее Семенова. Сема и Сема. Все.

Итак, произошла вся нижеописанная шляпа 10 лет назад. Нет, стоп. Еще предыстория есть.

В детстве Сема была очень стремной девочкой.
Ужас какой скромной. Это я не от зависти говорю, потому что, типа, сама вся такая неотразимая во всех лужах, а просто констатирую факт. А факт таков: Сема весила 30 кг (в 14 лет), была немного прыщава, не имела сисек, (тут, справедливости ради, я скажу, что я тоже сисек тогда не имела, и не имею их и в свои уже 28 с половиной лет), еще была немного горбата и тиха. И никто не хотел ее не то чтобы  желать, а даже за одной партой сидеть. И даже наше главное чмо класса - третьегодник Женя, до девятого класса пердевший, гад, с подливой - и тот не желал сидеть с Семой за одной партой. А и не надо. С ней я всегда сидела. И дружили мы как блин в сказке.
А потом, когда мне стукнуло 17 лет, одновременно мне стукнула и моча в голову. Потому что мне приспичило залететь и выйти замуж.
А Сему так никто не возжелал и не вожделел. Прошел еще год. У меня родился сын. Сему никто не хотел. И даже целовать. Никто. Не хотел. Потому что, в своем стремлении хоть кому-то с пьяных глаз показаться нимфой, Сема превзошла сама себя: она стащила у старшей сестры -парикмахерши раствор для "химии" и разные краски, после чего на ее голове почти не осталось волос. Не считая разноцветного тощего хвоста на челке. Так что, как говорится, "я стока не выпью..."
А поскольку Сема была моей подругой - мне было откровенно все равно до того, как она там выглядит, лишь бы рядом была. И вот, на девятнадцатом году Семиной жизни произошло ЧУДО!!! Ее трепетно полюбил Гарик из соседнего дома! И если вы думаете, что это был родной брат Жени - &здилы из нашего класса, то вот и нет!!!!!
За этим Гариком я сама безуспешно бегала колбасой, пытаясь соблазнить его своими сиськами а-ля "2 дверных звонка" и внушительной жопой. Ну и всякими там бабскими уловками. И обломалась как говориться "ни па деццки широко".
Гарик был высок и красив. У Гарика была Ауди А-6, папа-алигарх и пятикомнатая хата с фонтаном, лепниной и прочими биде. Гарика хотели все бабы в возрасте от 10 до 60-ти лет включительно. А Гарик полюбил Сему. И забрал ее жить в свои апартаменты с фонтанами. У меня к тому времени не осталось времени на черную зависть, ибо от меня по тихой грусти сбежал муж. Как водится, к другой бабе. Так что на мне остался годовалый сын, и куча суицидальных мыслей. А еще гора ползунков и обо$раных памперсов. И не до зависти было.
И вот как-то я, в темпе человека-аля-паука, ношусь по дому, стираю всякую $рань, одновременно варю кашу, и качаю ногой кроватку с орущим в ней дитем. И тут в недобрый час пришла Сема. Пришла, значит, села так грустно на жопу, подергала себя за крысиную челочку, и тихо молвила:
- Лии-и-ид.. Слушай.. Я это.. За советом пришла.. Мне б того самого.. Посоветуй, че такое можно сделать Гарику в постели, кроме того, шоп на спине лежать, и ноги растопыривать как криведко? А то мне кажется, назревает большой пе...т..ец. В плане, Гарик меня выгонит.. А я не хочу домо-о-о-ой!!!!
Тут Сема заревела, и я ее прекрасно понимала: я б тоже не стремилась домой, где живет маманя с отчимом, которые еще в 14 лет дали Семе пинка, и выгнали на улицу за ненадобностью, после чего Сема несколько лет жила у соседки, и сестра, которой вапще все по барабану. И после Семиного переезда к Гарику, вся семья дружно сменила дверные замки, и выпила на радостях пузырь бормотухи.
Не переставая бешено размешивать в кастрюле кашу, и стуча ногой по кроватке, я на автомате выдаю:
- Сем, а ты ему сделай минет со льдом!!!
Сема вытерла красный нос челкой, перестала плакать, икнула, и спросила:
- А это как?
Как-как.. А я по чем знаю? Ляпнула, блин, а теперь думай чего ответить.. откуда я, блин, знаю - как?? Я что, гейша что ли? Ну, думаю, щас че-нить выдам, на отвали моя черешня... И выдала:
- Ты это.. Короче, делай минет. Гарику. Поняла, да? И вот ты, главное, не давись, не блюй, и секи момент, когда он кончить намылиться. Ну, откуда я знаю, когда он кончит? Сем, спроси у него сама - он тебе скажет. И вот он скажет тебе: "Ща, кончу!" - и тут ты хватай лед (припаси заранее), и прижми ему к яйцам! ...ля буду, он этого никогда не забудет. И скажет тебе спасибо!
В одном я была права.. Гарик этого НИКОГДА не забыл..
Итак, выдала я ей эту фигню про минет со льдом, и благополучно забыла.
Ровно на сутки.
Потому что через день раздался звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит Гарик. Враскоряку. Лицо - скосорыленное. Смотрит недобро. И в его карих очах угадываеться желание немного набить Лиде лицо. Левой рукой Гарик держался за стену, а в правой держал за шкирку Сему. На Семе было веселое желтенькое пальто с капюшончиком, из-под которого виднелась буро-зеленая челка, прикрывающая фингал, и снизу висели две ножки-ниточки в зашнурованных ботинках. Сема висела, и, судя по всему, страдала.
Я прикинула член к носу, что Гарик зашел явно не чаю с кренделями испить, и отошла на шаг назад, прикидывая пути к отступлению. Гарик слизнул капельки пота над губой, выкатил глаза, и взревел как в жопу раненый джигит: "ОНА?" Сема мелко-мелко закивала и нервно дернула ножкой. Гарик уставился на меня.На всякий-який, я пропищала:
- Идите оба на фиг! Я кормящая мать-одиночка, меня нельзя расстраивать и бить, и ваще мне пора идти!
С этими словами я попыталась закрыть дверь, но не тут-то было!!! Гарик выставил вперед правую руку, с зажатой в ней Семой, чем помешал мне произвести сие действие, а у Семы от неожиданного удара дверью свалился с ноги зашнурованный ботинок. И пропало сознание.
Поняв, что отступать некуда, я решила уж выяснить, за что меня сейчас будут бить. А в том, что меня сейчас побьют - я и не сомневалась блин ни разу даже.
И Гарик рассказал следующее:
- Прихожу я сегодня домой. Раздеваюсь. Иду в душ. Выхожу. Захожу в комнату, а там это звезда лежит на кровати, и мразотно так лыбится (тут последовало энергичное встряхивание Семиной тушки, отчего у нее свалился и второй зашнурованный ботинок). Говорю: "Че смешного увидела?" А она мне: "Игорешечка мой сладенький, не желаете ли вы минету праздничного, с проглотом?" Я так офигел, и говорю: "Конечно, хочу!" Лег на кровать, яйца развалил, ну и говорю ей:"Хряпай!" Та давай мне слюнявить. Слюнявит, и через каждые 10 секунд спрашивает: "А ты скоро кончишь уже? " Говорю ей: "Ты, давай, не разговаривай, а минет делай. А то вапще не кончу. А как кончать соберусь - я тебе обозначу, значит.. " Лежу, разлагаюсь, чую, сейчас кончу. Ну и сказал.. Сдуру, ..ля..
Тут Гарик сморщился, снова покрылся потом, и заорал:
- И ТУТ ЭТА $УКА СРАНАЯ ДОСТАЛА ИЗ-ПОД КРОВАТИ ЗАМОРОЖЕННУЮ КУРИЦУ, КИЛОГРАММА НА 2 ВЕСОМ, И СО ВСЕЙ ДУРИ УЕ&АЛА МНЕ ЕЙ ПО ЯЙЦАМ!!!! ПЕРЕД
ТЕМ, КАК СДОХНУТЬ, Я НА АВТОМАТЕ ДАЛ ЕЙ ПО Е...ЛУ, И ОТКЛЮЧИЛСЯ!!!!!!!!! ДУМАЛ, ЧТО УЖЕ НАВЕКИ!!!!!! А ТЕПЕРЬ ОТВЕЧАЙ, ГНИДА, ЗАЧЕМ ТЫ ЕЙ ЭТО ПОСОВЕТОВАЛА?
&ля-а-а-а-а.. Я не знала, че мне ответить.. Сказать про "минет со льдом" я не могла. Хотя, наверняка Сема меня уже сдала как стеклотару.. И тут очнулась Сема, и из-под капюшона прошелестело:
- Лид.. У нас льда не было.. Я подумала: какая разница, главное чтоб холодное было.. Я сначала окорочком хотела, а его тоже не было.. Прости...
Шелест пропал...
... С тех пор прошло почти 10 лет. Сема давно уже не помнит как выглядит Гарик, растит красавицу-дочку, выучилась на стилиста, причем, делает сейчас неплохую карьеру, выглядит Сема сногсшибательно, не девка, а королева, мне до нее как до Киева раком.. Но до сих пор фраза "минет со льдом" вызывает у нас нездоровый ржач, а иногда и понос. Естественно, тоже нездоровый и непредсказуемый.
А теперь плюньте мне в рожу те, кто скажет, что бабы - не дуры!!!!!!!! А потом посмотрите на себя в зеркало...

[Леля]

 

[doofy]

после прочтение постов на этом форуме в теме "книга гадостей" решил предложить к прочтению вот этот рассказ.

Просто хреновый день
аффтар: Закат


- Я умираю от туберкулёза, - поведало мне существо и допило пиво из пластмассового стаканчика, - Теперь мне нужны деньги, что бы доехать до дома. Лечиться буду, ептыть. Дай десятку, а то, в натуре, ласты склею прямо здесь, на вокзале.
Обитающие на вокзале бомжи это полный абзац, ни под каким видом не скажут ничего оригинального.

Доебавшийся до меня персонаж яркий представитель околодонной фауны – грязный, вонючий, тупой опездол который не вызывает никаких эмоций кроме омерзения. Когда ты коротаешь оставшийся час до поезда на провонявшем мочой Курском вокзале, в хачёвской кафешке, за бутылкой пива… А тут этот скот…Короче, дядя, я все понимаю, но идите на хуй, и так настроение никуда не годится. 

Сегодняшние попутчики – ухоженный хлыщ с бородкой и маникюром,у которого на лбу написано - эгоманьяк не менее ухоженная девица с нарочито бесстрастным лицом и один из тех типов, что общаются с людьми преимущественно посредством сильных ударов в корпус и челюсть. Что интересно, - с девушкой громила, судя по всему, уже успел познакомиться и даже пройтись с ней по алкоголю еще на перроне.

Я смотрю на двигающихся по платформе людей и понимаю, почему мне так тяжело даются ЖД-поездки. Из-за попутчиков. Из-за их твёрдой убеждённости в том, что раз уж мы всё равно никогда больше не встретимся, значит нужно срочно рассказать мне что-нибудь из серии «Как мы ходили охотится на мамонтов и у нас патроны кончились», или «…а так как у меня не было с собой ничего тяжелого, я убил его собственным хуем». А может у меня лицо такое, что каждому встречному так и хочется меня наебать.
   А хлыща уже начинает переть, ему очень плохо, когда мир на целых  5 минут забывает о его исключительности. Заявляет:
- Вы когда-нибудь были во Франции?
Не успевает рот раскрыть, а уже по уши в неприятностях.
Громила тут же начинает нервничать. Костяшки его пальцев трещат на весь вагон.
- У меня друг в иностранной легионе служит. – говорит он, хотя вопрос адресован явно не ему, - Негритосов по Африкам мочит. И пидоров.
   Выразительно смотрит на хлыща. Тот упорно не замечает опасности. Говорит:
- Меня Евгений зовут. Кстати, про негров. Я как-то спал с Еленой Ханга. В темноте, при выключенном свете, представляете? Полный отстой.
Девушка  хихикает, щелкает длинными ногтями и с выражением крайнего презрения на лице опровергает компромат на телеведущую:
- Ну конечно…Ага. Ханга – лесбиянка, это даже дауны знают.
- Во-во, потому и отстой, наверное. – не унимается олигофрен.
- Пидоры женского полу. – фыркает громила. – Работал у нас один такой фантазер вроде тебя. На севере дело было, в Югре. Ему Алсу подарила в кабаке апельсин, типо, угощайтесь. Он притащил его к себе в балок, разогрел в микроволновке и трахнул. Апельсин, прикинь. За этим делом и его и спалили. Потом мы его так и представляли людям; знакомьтесь, это человек, который ебал апельсины Алсу. Так вот, Женя, он был просто твоя копия – чмо и педораз. Поэтому если ты еще хоть раз попытаешься напиздеть при даме, я отволоку тебя в тамбур и заставлю съесть все, что найдётся в пепельницах. И не надо на меня так смотреть, мама не поможет. Таким клоунам как ты я уже ведро окурков скормил. Я Андрей, кстати. А это Настя.
    Я вяло киваю и представляюсь. Евгений моментально делает соответствующие выводы. Демонстративно достает плеер, и с отрешенным видом начинает  слушать музыку. Слышно как в наушниках Серега активно доказывает, что болеет за «Спартак».
- Надеюсь, ты то не такой дурачок, как этот дятел? – интересуется у меня Андрей. – А то дорога длинная, а с ненормальными общаться не хочется.
На полминуты я залипаю, пытаясь придумать ответ, который не надоумит этого монстра накормить меня бычками и одновременно позволит сохранить достоинство. Выдаю гениальный ответ:
- Да нет, вроде…
Андрей улыбается и говорит:
- Нормально всё, не дёргайся. С севера возвращаюсь, вот и нервничаю малость, да и день какой то дерьмовый выдался. Правда, Насть?
Настя достает зеркальце и внимательно изучает макияж.
Говорит:
- В моём разумении дерьмовый день,это когда совсем уж туго приходиться. Помню года два назад, зимой, у меня был такой дерьмовый день, что вы, мальчики, даже по телеку такого не видали.

Просыпаюсь с утра – температура.37,5 градусов, все тело ломит, голова чугунная. Иду в ванную и по дороге наступаю на совок, знаете, есть такие с длинными ручками хреновины.Так вот, совок срабатывает наподобие грабель и я получаю страшный удар по окорочкам который укладывает меня на пол. Лиха беда начало. Прихожу на работу, где меня тут же перехватывает один из шефов, мерзкий такой еблан с красной рожей. Алконавт, и, судя по запаху изо рта, копрофаг. В своей обычной манере вместо здрасте хватает меня за ляжку, как раз за то место, где у меня под юбкой час назад образовался синяк размером с футбольный мяч. Меня накрывает псих и правым джебом, как учил меня бойфренд-боксер, я отправляю мудилу изучать паркет. Потом 15 минут плачу в туалете, прощаясь с карьерой, собираю шмотки и ухожу домой, с единственным желанием, лечь в постель и немного отдохнуть, потому что чувствую себя я с каждым часом всё отвратнее. Дома маман,эта старая ведьма, начинает причитать и расписывать в красках моё мрачное будущее. Конца и края этому не видно, поэтому я  собираюсь и уезжаю к своему дружку, надеясь отоспаться хотя бы у него. По дороге вспоминаю, что забыла дома кошелек.
Мой дружок дома, но не один, а с особой, которую он представляет как замерщика от фирмы которая устанавливает евро-окна. Вы видели когда-нибудь 20-тилетнюю мокрощелку работающей замерщицей оконных проёмов? А я видела. У них вместо спецовки – висящие на лобке джинсы и маечка на голое тело,хотя на улице – минус 20.Говорю ему:
- Умнее ничего не придумал?
Боксер,что с него возьмешь. «Замерщица» оперативненько испаряется, а мы с милым другом затеваем  бестолковые говнотерки длящиеся целую вечность, к окончанию которых за окном уже глубокая ночь. Переговоры заканчиваются провалом. Дипломатия бессильна и мы по пару раз бьем друг другу в лицо. Его хук лучше, поэтому я второй раз за день оказываюсь на полу. Встать я уже не в состоянии. Мой, уже бывший бойфренд, понимает что я могу провалятся так очень долго, поэтому берет меня за шкибот и спускает с лестницы. Я лежу на лестничной площадке, нюхаю кошачью мочу и мне мучительно горько от сознания, что этот день еще не закончился. Надо еще до дома добраться.

Путь до дороги, где можно поймать тачку занял час. Еще 15 минут мне потребовалось что бы вспомнить,что кошелёк я забыла дома. Это меня и подкосило. Я села на землю и заплакала. Успела простудить придатки до того момента,когда услышала звук останавливающейся машины. Какой то внедорожник, здоровый как сарай. Вылезший оттуда дядечка – типичный бандит. Подходит, поднимает меня, сажает в тачку. Я понимаю, что дело пахнет керосином, но не сопротивляюсь, потому что моя филейная часть с минуты на минуту достигнет минусовой температуры, да и вообще, при таком морозе пиздец приходит быстрее, чем ты успеешь покаяться во всех грехах. Ну, думаю, хуже не будет…. Извините, но мне нужно избавиться от пива.

Настя уходит, и только сейчас я замечаю, что хлыщ снял наушники и теперь внимательно слушает наш разговор.
- Учись, пионер. – говорит ему Андрей. - Если уж пиздишь, то пиздеть нужно именно так. Как это делает Настя.
Он смотрит на меня, ожидая комментариев. Я молчу, потому что разговаривать с подобными людьми всё равно, что играть в русскую рулетку  - в конечном итоге неудачно подобранные слова «выстрелят» и тебе оторвут башку.
  Евгений тут же надевает наушники и включает музыку. Хорошо понимает что наушники, это вроде зонтика спасающего от потоков словесного дерьма которым поливает тебя мир.
- Всё равно я ему рожу разобью. – ворчит Андрей в ответ на очередное игнорирование агрессии. – Хорек ебучий.
  Возвращается Настя. Почистила пёрышки и выглядит теперь более чем хорошо. Громила это тоже замечает. Говорит:
  - Твой дружок был редкий дебил, раз упустил такую красотку. Чем твоя история закончилась то?
Она  неспеша надевает очки, достает из сумочки пилочку и начинает  приводить в порядок ногти. Видно, что желание откровенничать у неё уже пропало. Поочерёдно заглядывает нам в глаза, и, увидев там интерес, продолжает:
- Дальше – больше. Едем куда-то, а дядечка у меня и спрашивает: Что, мать, хреновый день? Нет, - отвечаю, -просто насыщенный чересчур. Тот гогочет. Довезу тебя до дому, говорит. Денег могу дать, если нужно, а-то видок, мол, у тебя совсем уж непрезентабельный, подлечишься хоть. Я полной апатии и до меня даже толком не доходит, что ситуация более чем фантастическая, что бы быть правдой. Молчать бы мне да молчать, и всё было бы в ажуре, так нет, неймётся мне. Спрашиваю:
- Это ты таким макаром за грехи расплачиваешься? Вроде как совесть очищаешь?
Тот грустнеет прямо на глазах. Начинает сетовать на то, что все попытки сделать доброе дело идут прахом из-за того, что всякие долбоебы начинают задавать ненужные вопросы. На полном ходу открывает дверь с моей стороны и, когда он заносит ногу для удара, до меня, наконец, доходит кого он имел в виду под долбоёбами. Пинок настолько силен, что я вылетаю из машины как пробка и, минуя жесткую обочину, приземляюсь в придорожный сугроб. Когда прихожу в себя обнаруживаю, что мне совсем не больно. Ну, думаю, прокатилась, бля, наверное, позвоночник сломанный. Потом мороз все-таки поднимает меня на ноги, и я с удивлением обнаруживаю, что не то что цела, но у меня даже температура прошла. Вижу за спиной известный в нашем городе женский монастырь. Подхожу и стучу в  ворота. Тишина. Стучусь еще, потому что делать всё равно нечего, ночевать негде, и если я не достучусь то, скорее всего, замерзну. Потом усталость всё же берет своё, и я засыпаю сидя на корточках.

Просыпаюсь уже в келье, или как называются комнаты, где живут монашки. Никто со мной не разговаривает, но никто и не хамит, не смотрит осуждающим взглядом. Завтракаю какой то отстойной кашей, и меня выставляют на улицу. А там уже стоит джип того бандюка. Сам он выходит из машины и говорит мне:
- Ты вчера была права. Садись, довезу. Не бойся, садись. Я много думал сегодня ночью.
Садимся в тачку и едем ко мне.
 
Настя умолкает и улыбается нам. Я улыбаюсь в ответ. Андрей выглядит озадаченным.
- И это всё?
Нет, говорит Настя. Я вышла за него замуж, и через год его пырнула ножом любовница. Вскрыла бедренную артерию, и до приезда «скорой» мудак умудрился щелкнуть хвостом. Я разбогатела. Вот и всё, пожалуй.

Мы все улыбаемся, дождавшись хэппи-энда. Андрей на радостях прикладывает два раза к колену лицо Евгения, и не дожидаясь пока тот придёт в сознание, они с Настей уходят в вагон-ресторан.
Я остаюсь. Наблюдая как увеличиваеся лужа крови текущей изо рта Евгения, я думаю о том, что даже когда жизнь стебает тебя изо всех сил, это совсем не означает нужно опускать руки, или наоборот, бороться изо всех сил  с обстоятельствами. Можно просто плыть по течению, проживая день за днём, делая мелкие шажочки наподобие тех, что делают больные учащиеся заново ходить. И тогда, скорее всего всё наладится. Потому что везение, оно всегда рядом, нужно просто быть готовым  им воспользоваться.
Евгений приходит в себя и с потрясенным видом ощупывает изувеченное лицо.
- Что это было?
Качаю головой и почему-то улыбаюсь.
- Хреновый день, старик. Это просто хреновый день.

[Леля]

...Это была охота.
Я кралась по сумеречному лесу, в надежде поймать его сердце.
 Чтобы завладеть им: съесть сырым, сварить зелье, водрузить на столб и поклоняться, – ещё не решила зачем, но я его хотела.
Существовали определённые правила, которые удлиняли процесс охоты, но я уже видела цель, и только чувство стиля не позволяло мне ломиться через кусты.
Правила довольно просты: не обманывать, не устраивать ловушек, не стрелять из базуки. Следовало осторожными манёврами добиться, чтобы преследуемый, дрожа от возбуждения, страха и любопытства, сам вышел к тебе навстречу и положил сердце в твои ладони.
 Но однажды он объявил мне, что игра прервана, приз достался девушке, которая… скажем, расстреляла добычу с вертолёта. Я отступилась. Поплакала, конечно, и пошла дальше, как и положено хорошей девочке, которая в конце сказки получит своё в любом случае, вне зависимости от того, чего ей самой хотелось.

И вот уже некоторое время я чувствую взгляд в спину, слышу треск кустов и чужое дыхание. Ну да, так и есть, крадётся.
 Довольно затруднительно при его росте хорониться за осинкой.
Он хочет мою голову. Сердце он уже подержал в руках, оно его не удовлетворило, тело… ну что есть тело? Это вообще не цель для настоящего мужчины.
Но вот голова, мысли мои, возможность влиять, вызывать эмоции, питаться ими, использовать для работы - это да.
 
И я не знаю, что мне делать теперь: поддержать игру, убежать или вырыть яму с кольями на дне и прикрыть её ветками.
Одно могу сказать точно – это, оказывается, так неприятно, когда за тобой крадутся по сумеречному лесу…

[doofy]

Петрович
аффтар: Кирзач

“Лопни грудь Ионы и вылейся из неё тоска,
так она бы, кажется,весь свет залила...”
А. Чехов



Снег валил тяжёлыми мокрыми хлопьями. В неживом, обморочно-жёлтом свете фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные линии. Казалось, множество тонких тросов было натянуто между низким, грязным небом и крохотным пятачком двора, посреди которого и стоял сейчас Петрович.

Облезлая кроличья шапка его съехала на затылок, обнажила плешивую голову. Снег падал на лоб и лицо, застревал в колючей недельной щетине на щеках и остреньком подбородке. Ветхое короткое пальто было застёгнуто лишь на нижнюю, уцелевшую пуговицу. Плечи и спина намокли, отяжелели от снега. Из-под скрученного в верёвку шарфа выглядывал воротник пиджака.
В правой руке Петрович держал ополовиненную чекушку. Глаза его, слезясь и беспрерывно моргая, шарили поверх крыш тёмно-серых хрущёвок, окружавших двор с четырёх сторон.
Больше во дворе не было ни души.

- Вишь, ты... какое дело-то, - бормотал Петрович, размазывая по лицу снежные ошмётки. - Вот как оно всё вышло... Нету, стало быть, у меня больше Витеньки...

Петрович запрокинул голову и отхлебнул, дёргая кадыком, прямо из горлышка. Шумно выдохнул, спрятал чекушку в карман пальто. Засопев, понюхал левый кулак. Развёл руками, обращаясь к тепло и уютно светящимся окнам домов:
- Так вот вышло...

Петрович снова перевёл взгляд на желтоватое небо. Прищурился, словно пытаясь разобрать что-то сквозь зыбкую пелену снегопада. Телевизионные антены на крыше его дома чернели угрюмыми крестами.
- Что ж ты так... Теперь что я... зачем же, а? - опустив голову, Петрович махнул рукой и пошатываясь, побрёл в сторону проспекта.

На остановке под нешироким козырьком укрывалась от снега тёмная людская масса. Потолкавшись рядом и попробовав подступиться, Петрович, чувствуя на себе косые взгляды, вздохнул и отошёл в сторону.

Колёса машин шумно месили грязную серую кашу, выплёскивая часть её на тротуар. У самого края его, не обращая на брызги внимания, стоял, покуривая, здоровенный парень в тёплой куртке, с накинутым до самых глаз капюшоном.
Петрович несмело приблизился. Улыбнулся, заглянул в глаза.
Амбал затянулся, и выпустив дым ему прямо в лицо, вопросительно шевельнул подбородком.
- Сын у меня умер!.. - с готовностью сообщил ему Петрович. Со второй попытки попав рукой в карман, извлёк недопитую чекушку. - Помянешь? Один я теперь остался... Помянуть-то некому... А?
Стянув с головы зачем-то шапку и прижав её к груди, Петрович, ободряюще кивая, протянул амбалу водку. Тот, усмехнувшись, щелчком отбросил окурок. Сунул руки в карманы куртки и повернулся к нему спиной.

Петрович постоял с минуту, морща лоб и пожёвывая губами. Нахлобучил шапку, и зайдя сбоку, подёргал рукав куртки амбала.
- Как ты, такой же был. Силу развивал. Спортсмен...
Амбал резко развернулся.
- Хули надо? Делать нечего? Вали, пока не ёбнул!..

Высвободил из кармана руку, и словно нехотя, ткнул растопыренной пятернёй Петровича в лицо. Петрович пошатнулся, замахал руками, чуть не выронив четвертинку. Шапка слетела, упала в тёмную жижу под ногами. С трудом нагнувшись, Петрович ухватил её вытертый край кончиками пальцев. Поднял. Отряхнул о брючину.
Фары подошедшего автобуса выхватили отлетевший от колена веер мелких брызг.
Толпа, гомоня и спешно докуривая, ринулась из-под козырька, едва не сбила с ног, подхватила Петровича, толкая и незлобно матеря, впихнула в автобус.

В салоне было сыро и надышано теплом. Ехали медленно. Свободных мест не оказалось. Петрович, по-прежнему цепко сжимая горлышко четвертинки, пристроился на ёрзающем под ногами пятачке посередине автобуса, у “гармошки”.
При торможении резина повизгивала и поскрипывала, порой издавая протяжные, печальные звуки.
“Как киты по телевизору,”- неожиданно подумал Петрович и улыбнулся.
В прореху верхней части “гармошки” залетали, мгновенно тая, снежные ошмётки.

Дёргаясь и покачиваясь, автобус тащился по проспекту в сторону метро.
- Оплачиваем за проезд. Проездные предъявляем. Передняя площадка! У всех билеты? Платим проезд!
По салону, пробираясь сквозь мокрые куртки и дублёнки, энергично двигалась кондукторша.
Петрович спохватился, переложил чекушку из одной руки в другую, полез во внутренний карман. Весь сгорбившись, порылся в нём и вытащил замусоленную книжицу. Из “пенсионки”, светло мелькнув, выпал небольшой прямоугольник и исчез в мокрой темноте под ногами.
- Дед, упало, кажись, чего...
- А? - повертел головой Петрович.
Один из стоявших рядом компанией мужиков, плотный усач в вязанной шапочке, указал взглядом на пол:
- Упало, говорю, у тебя что-то.
Его товарищ, длинный и худой, растянул тонкие губы:
- Да у него давным давно всё уже упало. И отпало!
Компания заржала. Мужики отвернулись.
Петрович непонимающе посмотрел по сторонам. Глянул на книжицу.
- Ах, ты, Господи!.. Щас, щас... - Петрович торопливо присел, шаря свободной рукой по мокрому железу. Перед глазами топтались во множестве грязные ботинки. Тусклый свет автобусных ламп почти не доставал до пола.

- Щас, щас... Папа тебя найдёт, - выронив чекушку, Петрович опустился на колени, и принялся ощупывать пол обеими руками. Стоявшие рядом принялись ворчать и пихать его коленями. Несколько раз Петровичу наступили на пальцы. Кто-то  ткнул ему сумкой в лицо. 
Петрович не чувствовал ничего. Лишь когда заметил под чьим-то большим, в соляных разводах башмаком уголок фотокарточки, тогда лишь ощутил саднящую боль в протянутых к ней озябших пальцах.

- Мужчина, у вас что за проезд? - раздался над ним резкий голос с южным акцентом.
Бережно прижимая к груди раскисший прямоугольничек, Петрович распрямился и встретился глазами с кондукторшей. Та, быстро его оглядев, потеряла к нему интерес и стала протискиваться дальше.
- Пенсионный у меня, - растерянно ощупывая карманы, сообщил Петрович.
- Вижу, - на секунду обернулась кондукторша.
Улучив момент, Петрович протянул ей фотографию. - Сын у меня в армии погиб. Витенька...
Кондукторша скосила глаза.
С фото смотрел на неё, улыбаясь кончиками губ, капитан в парадном кителе с орденами.
Тряхнув перманентом, сочувственно кивнула:
- Жаль парня. Молодой. Но ты извини, деда. Если каждый будет... Своих проблем по горло. Ходишь тут с вами, ходишь... Платить никто не хочет. Так, вошедшие, оплачиваем за проезд!
Ввинчиваясь в плотную стену пассажирских тел, двинулась дальше.
Вложив фотографию в пенсионную книжку, Петрович снова, вытянув вперёд шею и ссутулившись, полез в пальто. Спрятал свои бумаги и принялся охлопывать карманы в поисках “маленькой”. Опять нагнулся. Его слегка тряхнули за воротник.
- Дед, стой спокойно! Заманал уже! И крутится, и крутится, и шарится всё чего-то, блядь, без остановки...

Буксуя и рыча мотором, автобус дотащился до метро, облегчённо фыркнул и вывалил из себя прелую людскую массу. Так и не отыскав в карманах заветной бутылочки, Петрович выпал вслед за толпой из автобуса, прошагал пару метров, глядя себе под ноги, и вдруг замер. Уставился, подслеповато щурясь, на яркие огни павильонов, полукольцом зажавших приметрошную площадь.
Там кипела жизнь. Ухала быстрая, какая-то вся дребезжащая музыка. Крутились, как на колесе обозрения, румяные куры-гриль. В стеклянных ящиках, окружённые огоньками свеч, прятали от непогоды свои нежные, уже чуть тронутые увяданием лепестки голландские розы. Под ежеминутно обметаемым целофаном мокли газеты с журналами. Три магазина торговали на вынос. Один павильон отпускал, знал Петрович, в розлив. Он извлёк, откинув полу пальто, из заднего кармана брюк несколько смятых стольников. Попытался пересчитать, прикрывая от снега, потом мотнул головой и решительно направился к павильонам.

В стоячем гадюшнике с романтическим названием “Амадея”, как всегда, было людно и до невозможности накурено. По “Русскому радио” надрывалась какая-то певица, сотрясая развешанные по углам колонки. Глаза Петровича, и без того красные и слезящиеся, совсем не могли ничего разобрать первые несколько минут. Оглушённый гулом и запахами, Петрович оторопело стоял у входной двери и мигал.
Иногда его задевали плечом или просто отталкивали в сторону. Петрович лишь извинялся, кивал головой и бормотал что-то под нос, пожёвывая, по привычке, губами. Наконец, подошёл к заляпанной стойке с освещённой витриной. Отстоял небольшую очередь и оказался перед буфетчицей - толстой раздражённой тёткой в очках и кокошнике.
- Слушаю, - опершись мощными руками о стойку и глядя в сторону, процедила она.

Петрович заискивающе улыбнулся:
- Доченька... Мне бы это... Сын у меня...
Буфетчица, блестнув очками, взглянула на Петровича.
- Что заказываете?
Петрович стянул с головы шапку. Сунул её подмышку. Полез во внутренний карман.
- Тридцать два исполнилось в марте бы... Сыночке моему... Витюшке... Да вот, глянь-ка, доча, какой Витенька был у меня...
Нащупал пенсионное, выудил его из кармана, достал всё ещё влажную фотографию и протянул её буфетчице.
Та отвела его руку в сторону:
- Мужчина, вы не один у меня. Очередь не задерживайте. Что брать будете?..
- Дед, ну чё ты непонятливый такой? Не держи людей. Труба горит и водка стынет! Бери и отваливай! - сипло пролаяли ему над самым ухом.

От испуга Петрович засуетился, выронил шапку, нагнулся, поднял её, уже совершенно грязную. Торопливо спрятал фотографию и положил на треснутое блюдечко перед собой сто рублей:
- Мне помянуть бы... Витюшку-то... Беленькой, подешевле что, грамм сто... Давай, доча, сто пятьдесят сразу... И бутербродик какой, если есть...
- С сёмгой, с ветчиной, с сельдью и сыром, - с ненавистью уже произнесла буфетчица.
- С селёдочкой, хорошо, давайте, - согласно закивал Петрович. Получив белый пластиковый стаканчик с отдающей ацетоном “Завалинкой” и завёрнутый в тонкую плёнку бутерброд, Петрович отошёл от стойки и оглядел зал.
За половиной из дюжины столиков кафешки переминались, горланя и размахивая руками, хозяева местного рынка - одетые во всё чёрное, черноволосые, черноглазые и черноусые хачики. К этим Петровичу идти не хотелось, и он подошёл, бочком как-то, к столику у ближней стены. За ним, разделённые между собой бутылкой “Гжелки”, стояли двое приличного, как показалось Петровичу, вида парней.
- Не помешаю, ребят? - Петрович вопросительно кивнул на их столик и сделал своим стаканом чокающий жест. - Сына помянуть моего не откажете? Умер он у меня. 
Парни переглянулись. Один пожал плечами. Другой замахал ладонью, словно отгоняя стаю мелких назойливых мушек.
- Иди, иди, отец, других себе найди. У нас дело, ты не обижайся... Разговор важный.
Петрович понимающе закивал. Отошёл, опять же, бочком. Побродил по залу. Отыскал у окна пустой столик, высокий, чуть ли ему не по подбородок. Поставил стаканчик, развернул, пачкая маслом пальцы, закуску. Глянул в снежную темень за окном, но увидел лишь своё отражение.

“Я ли это?” - вдруг подумал Петрович. Шагнул поближе к окну. Холодея, вгляделся в своё совершенно незнакомое лицо. Вспомнился почему-то жалобный стон автобусной “гармошки”, и Петровичу вдруг нестерпимо, до ломоты в груди, захотелось набрать полные лёгкие горького воздуха забегаловки и, заполнив всё собою, издать громкий, глубокий и печальный крик умирающего кита.

Петрович прижался морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на него и исчезло. Теперь он мог разглядеть заснеженный проспект с осторожно ползущими автомобилями и тёмными фигурками пешеходов. Видимо, похолодало, снег уже не таял так быстро, но соляные лужи на тротуаре были по прежнему огромны и глубоки. Широко расставляя ноги и поднимаясь на цыпочки, прохожие пробирались к метро.
Заиграла музыка. Не из радио, из памяти своей, давно уже никудышной, услышал вдруг Петрович что-то до боли знакомое. Отяжелело, заворочалось беспокойно сердце, вспоминая незатейливый детский мотив... Утренник в садике... Баянист... Витенька в белой рубашке... Петрович, молодой, в костюме и галстуке... Рядом Надя... “Пусь бегут ниукузе, писиходы па узям...” - пропел в его ушах тонким голоском Витя и пропал в гомоне зала.

Петрович отошёл от окна. Отпил половину стакана и принялся жевать подсохшую селёдку. Глаза заволокло пеленой и пощипывало. В тепле Петрович быстро захмелел. Отпил ещё половинку от половины. Визгливая речь хачиков перемешалась со стонами очередной певицы, слилась в один негромкий уже и монотонный звук.
- Не занято, батя? - услышал Петрович совсем рядом весёлый голос и, вздрогнув, очнулся.
У столика его стоял круглолицый курносый мужик лет пятидесяти, в мокрой блестящей кожанке и шерстяной кепке. Перед собой на подносе мужик держал два стакана пива и тарелку креветок.
Петрович несколько раз моргнул. Не дожидаясь ответа, мужик расположился за столиком, с наслаждением отпил из стакана, выудил пальцами из тарелки креветку покрупней, и, выдирая ей ножки, заговорил, будто продолжая прерванный разговор:
- Въехал он мне в правую бочину, обе двери вмял. Стойки поехали. Я ему, понял, батя, говорю:”Ты, говорю, козёл, ездить научись зимой, а потом за руль садись!” Теперь по суду с него ждать придётся. “Страховка, страховка!..”- передразнил кого-то мужик и подмигнул Петровичу: - А ты чего невесёлый такой, а, батянь?

Петрович смущённо кашлянул.
- Сын у меня погиб. В армии.
Мужик сделал ещё несколько глотков. Кивнул:
- Это плохо. Сочувствую, батя. Крепись, - пальцы мужика проворно расправлялись с темноглазыми ракообразными.
- И главное, волокиты теперь - это что-то!.. Нет, чтобы всё сразу, по совести решить. Виноват - признай, что нарушил, и заплати. Сервис денег-то сразу требует. А теперь вон я, на метро второй день рассекаю.
- Жениться даже не успел. Всё говорил, вернусь из Чечни этой проклятой, денег привезу, заживём... А оно вишь как получилось...- посмотрел на собеседника Петрович.
Мужик вздохнул и допил первый стакан.
- Народу, конечно, мы в этой Чечне положили... - сказал он, отрыгивая в кулак. - О, щас прикол будет! - поднял вверх палец и замер лицом, весь превратившись во внимание.
- Есть ещё порох в пороховницах и ягоды в ягодицах! - прокричал нахальный голос из угловой колонки. - Рекламная служба “Русского радио”. Телефон...

Мужик явно разочаровался:
- Да это я уже сто раз слышал! Новое есть у них что-нибудь, или как?
Сердито отпил из второго стакана. Вновь принялся за креветок.
- Так он у тебя воевал, значит? - двигая блестящими губами, поинтересовался мужик.
- Кто? - не понял Петрович.
Мужик удивился:
- Как кто? Ну, сын твой? Воевал там?
Петрович радостно закивал. Придвинулся к мужику, доверительно взял его за рукав, заговорил, торопясь и сбиваясь:
- Офицер он у меня. Капитаном погиб, вот... Майора-то не давали всё... Тридцать два почти исполнилось... Парень-то какой видный был!.. У меня и карточка его есть, покажу тебе... А только карточка от него мне и осталась. Ничего больше нет. Ведь и жены у меня нету, и сына отняли теперь... А я остался... Как же это... Теперь куда мне одному-то?..

Мужик насупился. Задумался на секунду. Высвободился из пальцев Петровича. Отставил недопитый стакан. Полез в карман и положил на стол пару стольников.
- Вот, батя, чем богат... Помяни там, сына, значит, своего... Держись, не кисни... А то пропадёшь... В наше время, знаешь, как... - мужик засобирался, застегнул куртку, и уже отходя от столика, обернулся и некстати добавил: - Удачи тебе, батя! - А помянуть как же?!. - встрепенулся было Петрович, но мужик лишь махнул рукой и направился к выходу.

***
Петрович в тот вечер пропил и свои, и подаренные деньги тоже. Осмелев, подходил к столикам, угощал, проливая на пол и стол, водкой, пытался что-то рассказать или спеть, дважды терял и находил фотокарточку сына. Несколько раз выходил на воздух, жадно подставлял лицо под всё идущий снег, теперь уже мелкий, твёрдый, остро-колючий, тщетно ловил его губами и ладонями.
Мимо, как во сне, беззвучно проходили люди, и тогда Петрович подпевал песню про пешеходов, и кто-то хлопал его по плечу, смеялся и поздравлял с днём рождения.
Вновь возвращался в уже битком набитый зал, хватал кого-то за одежду, падал на грязный пол и снова поднимался, хлопал глазами в ответ на ругань и тычки...
В конце концов его выволокли под руки из “Амадеи”, протащили к воняющим даже зимой задворкам рынка, и от души отметелив ногами, бросили за гору поломанных деревянных ящиков.
Ушли, возбуждённо посмеиваясь.

Снег перешёл в порывистую, швыряющую целые заряды колких снежинок метель. Петровичу было тепло и не больно. Снег приятно грел его щёку, и где-то издалека, убаюкивающе, снова зазвучала песенка сына.
“Пьилитит вдуг вайшебник в гаубом вейтаёте...”

Витя, он знал это, где-то совсем рядом.

[AXX]

ИМХО одно из лучших крео Кирзача

[doofy]

есть исчо одно, которое миня сильно зацепило. добавлю чуть позже.

[AXX]

есть исчо одно, которое миня сильно зацепило. добавлю чуть позже.

уж не "кирзу" ли ты имеешь в виду?

[doofy]

я имею в виду вот это

ПТИЦА
аффтар: Кирзач


Да рассказывать, в общем, и нечего. Вы ж всё знаете уже. Я у вас какой по счёту? Ну, по этому делу который проходит? Вы скажете, тоже… «Пока в качестве свидетеля»… Я больше на потерпевшего похож – нога-то, вон как… Закурить можно? Ага, спасибо. И зажигалочку.  Благодарю. А свидетель из меня, честно, никакой… Там ведь, гражданин следователь, до меня уже вам всё рассказали, как дело было. Нам теперь что будет за это? Да уж, следствие покажет, суд решит… Это точно…

    Ну, я Птицу на гражданке не знал совсем. Виноват, Птицына Сергея. А можно, я как привык буду его называть, а? А вы там в протоколе пишите полностью, как положено. Я вот от вас только и узнал, что его Сергеем зовут. Ну, да, звали…
Я так понимаю, что вообще никто из наших с ним знаком не был. Странно, город у нас маленький, должны были бы… хотя бы знакомых общих… А так – никто его не знал.

    Да он и неприметный такой был. Я бы на него внимания совсем бы не обратил, если бы рядом, на сборном ещё, вместе не ночевали. Я тогда посмотрел – лежит такой, пацанчик тихенький, курточкой своей, штормовка брезентовая у него была, накрылся с головой… Прапора какие-то ночью приходили, шарились по сумкам у нас… Как зачем? Водку спрашивали, закусь искали. Обычное дело, на сборном-то… О чём я? А, ну да. Прапор один с него кутку стянул, на пол бросил, и пинает его, по ноге, мол, пузырь есть? А Птица – я тогда, конечно, не знал ещё, что это он, - молча куртку поднял, накрылся снова, и спиной к прапору тому повернулся. Даже не послал, ага… Хотя многие не посылали. Боялись. Ну, конечно, как голяком побегаешь перед всеми, по врачам разным, как поорут на тебя со всех сторон, а то и пендаля отвесят, по голой жопе-то… Извините, гражданин следователь.

    Ну, прапор его не тронул, к другому перешёл. Ну да, ко мне. Тушёнки банку взял у меня. Да не в этом дело. Я вот тогда ведь ничего в Птице не почувствовал такого… А должен был бы… Людей хорошо знаю. У нас в городке без этого не выжить. Если ты пацан, а не кацан-мацан какой, то это сразу читается. По глазам, по одежде… Хотя какая там одежда у нас была, рваньё да тряпки… У Птицы, кстати, ещё ничего ветровка была. Её потом у него забрали, в части уже. Там такое было – цирк просто! Нас пока в бане стригли-мыли, «старые», как крысы, отовсюду поналезли. Окна высокие в бане были, они один другого подсаживали и прямо через окно нам шипели, типа, кидай шмотьё сюда. Ну, кидали им. Нам-то вроде как не скоро понадобится.

    Некоторые домой отправить вещи хотели. Выдали мешки им такие, из простыней будто сшитых, и ручку, адрес написать на них. Только хуя с два куда посылки эти отправили… Извините, гражданин следователь. Мы ещё возле бани строились, чтоб в казарму идти, ну, в учебную нашу, карантинскую… а они уже в предбаннике мешки эти драли, только треск стоял.

    У нас в карантине девять сержантов было. Ну, да вы знаете. Ещё сигаретку можно? Вот спасибо, не курил два дня… Вы-то, вижу, не курите, гражданин следователь? И правильно... У меня вот тоже мама не курит… Извините, это я так…
    Девять их было. Откуда набрали только таких… Мы, как хари их увидели - так всё, скисли сразу. Даже Грымов. Здоровый такой пацан, с Силикатки, я на районном махаче видел его, дело знает - и тот затух.

    Старшим у нас был Сергеев, с Воронежа, старший сержант. И дружки его, сержанты Гайнутдинов и Харитулин, откуда-то с Волги. Им всем до дембеля полгода оставалось. Нет, этим троим. Другие, младшие сержанты которые - кому год, кому даже полтора. Те ещё хуже бывали. Зимин, Растокин, Кулик, Егоров с Матецким… Кто ещё… Сорока, Сорокин то есть. Редкое чмо. «Фотографии» любил делать. Это когда в грудь бьют, по пуговице, чтобы она на теле отпечаталась. К стенке специально поставит, чтобы, когда отлетаешь, ещё и головой стукнуться.

    Не, Сергеев нас не трогал. Говорил, мараться не хочет. Типа, нас бить – как говно пинать. Так и говорил. Про говно он любил завернуть. Выстроит ночью всю роту в коридоре, и лекцию читает. О чём? Да всё о том же – что мы не люди, и даже не солдаты, а говно, и даже не человечье, а кота сифилисного. Я уж не знаю, почему именно сифилисного. Да он много чего говорил. И повторять заставлял. Да мне перед вами неудобно. Вы хоть и следователь, майор, но женщина всё же... Виноват. Ну, скажет нам, например, что мы  не люди, а бородавки маминой пиписи, а мы всей ротой: «Так точно!» орём, и повторяем за ним хором.

    Или индивидуальные занятия проводил – выставит кого-нибудь перед строем, и называет его по-всякому. Ну, там «жадным членососом», или «пидором синегубым». Я уж не знаю, выражение такое просто, наверное. Ну  вот, обзывает он, значит, кого-нибудь… Что? Да, пару раз и меня выцеплял. Да ни за что, на кого взгляд упадёт, того и вытаскивал.
    И вот стоишь перед всеми, слушаешь, как тебя обкладывают, и повторяешь всё. Не просто повторяешь, а орёшь во всю глотку.

Отказаться, говорите?.. Пробовали некоторые. Харитулин с ноги как зарядит, а Гайнутдинов уже лежачего обхаживает, да ещё и попрыгать сверху любил…
    Но хуже другое было. Того, кто отказывался, иногда не трогали, а всю роту начинали отбивать на время, отжимания делать, крокодильчиков сушить… Знаете что это? Когда ногами в дужку одной койки упираешься, а руками за дужку другой держишься. И висишь так, пока не ёбне… Простите… ну, да вы знаете наверное. Известная вещь. Нет? Ну, вот теперь знаете. Я забываю всё время, что вы гражданский следователь-то… Военные – те знают. А можно вопрос – если бы не до, а после присяги всё случилось бы, тогда как? Понятно, что под трибунал… Но где меньше дали бы? От обстоятельств, понятно…

    Ну так вот. А кто плохо сушил, или там не успевал отбиться вовремя, их пизд… Били, в общем. Чем, чем… Чем придётся. Руками-ногами даже и не считалось, что били, так, размялись слеганца. Дужками теми же самыми били. Бляхами ремней. Палками для пробивки коек – толстые доски такие, с ручкой в середине…
    А того, кто отказался, говорю, не трогают. В стороне он стоит.
    Полночи так погоняют всех, потом отбой объявят. Сами в ленинскую уйдут, телек смотреть, или в каптёрку, кирять там до утра.
    Вот тогда-то тому, кто гордый был слишком, пиздец и наставал. От своих же. От нас, то есть. Ну, чего тут объяснять… Да не буду я…
    Офицеры, говорите… Вы бы видели их. Ну да, вы же их и видели. Хотя, наверное, в вашем ведомстве такие же…
    Тот же ротный, капитан Медведкин. Через слово хуями обкладывает. В грудь похлеще Харитулина засадить мог. Только так с ног валил. Трезвым я его видел раз только, и то он с бодунища тяжёлого был.

    Замполит наш, старший лейтенант Ефремов, вызовет на беседу кого-нибудь, понудит про воинский долг, а закончится всё тем, что денег, в долг типа, требует. А не дашь, вызывает Сергеева, и приказывает «политику партии» объяснить. Ну, сами понимаете… Да чего там подробно… Я закурю ещё, ладно? Сто лет с фильтром не курил…

    Половина из нас кровью ссала. Мочилась, да. Мочились, вообще-то, все почти. Под себя ночью, или в штаны прямо. А не пускали в сортир потому что. Утром разве что, да и то… Подъём объявят, построят, потом минуту времени дадут всем и на зарядку. А за минуту из восьмидесяти человек не все успеют, тут уж ясно. Так и бегаешь, весь день. В сортире, в умывальнике вечно кто-нибудь из сержантов – курят, на гитаре бренькают, так просто тусятся… Даже ночью, проберёшься туда – и то можешь нарваться. Пока не отожмёшься раз сорок, или пол не вымоешь – до очка не допустят. У нас ребята и по-крупному в штаны наваливали. Обделывались на ходу прямо.

    Хотя срать-то особо нечем было.  Кормили капустой гнилой в основном. Да и то – дадут пять минут, пока на раздаче получишь тарелку, пока до стола добежишь – «Рота, встать!» уже командуют. Там же, у раздачи, пальцами, на ходу, и ели.
    А у Ярикова, из наших, кусок хлеба нашли в кармане. Так Зимин буханку «чернухи» в очке намочил, и съесть заставил. За минуту, ага. Обычно сухую ели, за три. Норматив такой. А тут размоченная, мягкая, Зима смеялся ещё. Съел Ярик, куда деваться. Не всю конечно, не успел за минуту. Гайнутдинов за это обещал его… В общем, изнасиловать грозил. В прямом смысле, в каком ещё…

    Да никто не заступится. Вроде все вместе должны быть, одного призыва. Нас восемьдесят, их девять. Навалились бы, в пыль растёрли бы. Только выбили из нас они всё человеческое, понимаете меня?.. Это ведь даже не их вина, они исполнители, ясное дело. Система у нас такая. Из человека, ни за что ни про что, скотину сделать и помыкать ею два года. Да что два года! На всю жизнь сломать его. Быдлом управлять-то легче.
    Сержанты нам говорили, карантин – ещё цветочки. Вот в роты после присяги раскидают когда нас, вот там и начнётся…

    Да я не отвлёкся. Вот и вы – ну, следователь, да. Но вы же женщина. Сын есть у вас? Жалко. А то бы вы лучше меня поняли. Вот моя мама, знала бы она, что сын её Витя очко ночью драит, а младший сержант над ним стоит и в очко это ссыт, да не столько в очко, сколько на сына её… Это последняя? Я возьму, да? А, хорошо, спасибо.
    Ну, так вот. Когда залетит кто-нибудь, ну, провинится в чём, начинают его мудохать, а рота вся смотрит, как бараны, и радуется каждый: «Не меня!»
    Я тоже радовался.
    А Ярика свои же и стали после хлеба того чморить. И похлеще сержантов чморили. И я чморил. А вы как думали… Только так и выжить можно. За счёт слабого. А иначе тебя самого…
    А Птица… Я не помню, чтоб его так уж особенно прижимали. Я вообще его плохо помню. Один из нас. Кто ж знал, что он  т а к о й.
Что? На зарядке? Да нет, не выделялся. Обычный был. Худенький даже. Невысокий.

Тогда, на вечерней поверке, Сергеев его за ремень и вытащил из строя. Там же у нас как было – орать «Я!» надо было так, чтоб стекло в бытовке дрожало. Кто не громко достаточно крикнет, получает от сержанта, в «солнышко» обычно. «Для вентиляции лёгких», младший сержант Сорокин объяснял. Помните, у Шолохова, в «Судьбе человека», там немец «профилактику от гриппа» делал. Да, я школу с медалью закончил. Да там в моей характеристики должно быть… Не поступил только, в педагогический. Дважды по конкурсу не прошёл. Да ладно, сейчас-то чего уж…
О чём я? Да, орали «Я!». Сержанты вломят тому, кто тихо кричит, потом всех отжиматься заставляют. Потом по новой перекличку начинают. И так – хоть всю ночь. Ну, всю не всю, но долго могут.
А у Птицы голос под стать внешности был. Хиленький такой голосок. Тонкий.
Короче, вытянул Сергеев Птицу из строя. И давай, как всегда, упражняться. Обкладывает по матушке, и повторять заставляет.
А Птица возьми и в отказ.
Сергеев ухмыляется, захлопывает журнал и в сортир уходит. Типа, он не при чём.
Татары наши оживились. Гайнутдинов ремень снял, на руку наматывает. Харитулин резво так  подскочил, «маваши» своё фирменное хотел залепить…
Его-то Птица  первого и сломал.
Как? А никто и не понял ничего. Вроде как махнул руками, шагнул навстречу, повернулся – а Харя уже на полу лежит, и только ногой трясёт.
Гайнутдинов растерялся даже. Бляхой Птицу достать хотел, да он под руку ему поднырнул, ухватил за рожу прямо… Да не разглядеть было – быстро всё так… За челюсть он его и рванул… Не рванул даже, а дёрнул как-то… Короче, хрустнул татарин этот. Как огурец кто надкусил.
Птица его аккуратно к стенке прислоняет, усаживает.
Тут на него они все и ломанулись. Спьяну, я думаю. Не поняли ещё. 
    Сороку - я видел – Птица его просто в горло ткнул, пальцами, вот так. Сюда вот. Хотя на себе нельзя показывать… Так вот. Ткнул его – и всё. На полу Сорока.

    Я тогда, знаете, как во сне всё это видел. Птица, он… Как будто настоящая птица стал, понимаете? Вы когда-нибудь видели, как они гнёзда защищают?.. Как крыльями махал, руками своими...  И двигался страшно так – резко,  не по-человечьи...
    Сергеев на шум выбежал, всё понял. У дневального штык-нож вытащил и вперёд. А там на Птицу Зимин тоже с ножом – по роте дежурным он тогда стоял. Вот Птица их на ножи друг другу и свёл. Да ножи-то эти – название одно, железки тупые. Но ведь умудрился всадить им – одному в бочину, другому – Сергееву, то есть, прямо в яйца. Да, в пах, правильно.
    В общем, только Кулику и повезло – в самоходе он тогда был.
    А остальных Птица всех положил. Троих сразу насмерть, двое в госпитале кончились. Сергеев теперь о бабах забыть может. Матецкий до самой шеи в параличе, я слышал. Егоров без глаза. Да чего вам это рассказывать – у вас в бумагах есть всё.
    Где Птица этому научился – это уж вам выяснять. У него-то ведь не спросишь теперь…

    Не знаю, что с нами случилось тогда. Думал об этом не раз. Не знаю…
    А тогда… Сергеев, он сжался весь такой, лежит, руки сунул вниз себе, ногами по полу перебирает. Орёт, жуть как… «Ребята!..», - кричит, - «Ребята!..» Больше ничего не может, только это и повторяет, как заведённый.
    И куча людей валяется.
    А Птица стоит над ними. На нас смотрит.
    Тут-то мы на него и набросились.
    Грымов, ну, тот, что с Силикатного, я говорил… Кажется, первым был. Как он, кстати?.. Ну, раз даёт, значит жить будет.
    Ну да, видели все, что Птица сделать может, видели. Да ведь целая рота против него была.
    Да и кажется мне, что против своих Птица не хотел в полную силу свою… Так, оборонялся, сколько смог…
    Нет, я лично в нападении участия не принимал. Ну, не вся рота напала, конечно. Что? Да, травму получил, сами видите. Да, пытаясь разнять товарищей, так и запишите. Теперь вообще не знаю, без палки буду ходить, нет?..
    А Птицу загасили, конечно.
    Да, табуреты, в крови все, я видел. Но потом уже. Да, я не видел, кто и когда. Что? «Когда» то и значит – до того, как он умер, или после уже, табуретами его…
    Мне не до этого было. Как бы вы себя без коленной чашечки чувствовали?..
    Нет, не Птицын. Не знаю кто. Да теперь-то что…
    Где подписывать, тут? На каждом? Так. Вот. Слушайте, а можно у вас пачку целиком попросить? Ну, хотя бы несколько штук, а то как без курева-то...

[AXX]

этот да, еще раз перечитал...

[Леля]

... Трусость и дурость "правит бал"...
а система тут не причем. Каждый в себе должен гниль искоренить и воспитывать в себе ПТИЦУ.
Хороший Отличный рассказ.

[doofy]

бараны не орлы, всегда пасутся стаями

[Леля]

  не всегда орел - символ гордости . Бывают еще и стервятники - действующие изподтишка. 

[doofy]

Максимка – пес
аффтар: Медведь Шатун

1
    Максимка-пес, так мы его называли. Макс. Рыжий пес. С висячими ушами и треугольной мордой. Хуйпоймикто с лабрадором. (Сперва вообще думали, мож и есть лабрадор, уж больно похож. Ага, щас). Подростки у гаражей поздней осенью подобрали, замерзал. Соседи вроде приютили щенка, но только на время, на несколько дней. У них у самих две кошки. А этого куда? (Нахуй, известно куда). Смышленый, но настолько добрый и ласковый со всеми, что противно просто. Никакого характера, блядь. Да еще шабутной, шумный  шопесдец. Мне не понравился он тогда очень. «Хуевая собака» - так и сказал.
 
2
   Макс… И все же ты был желанным. Как же она тебя просила… как ребенок. Мы с самого начала, как с ней жить вместе стали, хотели собаку, но думали кого-нибудь породистого, серьезного. А это кто вообще?! Но бабы…они ведь так влюбчивы и непоследовательны… Увидела палевую морду с висячими ушами; глаза-вишенки с пушистыми и рыжими, как у конопатого первоклассника ресничками  – и влюбилась. Сразу забылись все наши споры, какую собаку взять. Его. Только его. Дворняга? Похуй, они умные и преданные. Большим вырастет? Ничего, воспитаем послушным, мешать не будет. Да и породистого всегда возьмут, а этот – погибнет… Хули делать. Пес проник в дом. Мы завели собаку.
   Так в последний раз осуществилась  наша общая мечта.

3
    Мечты сбываюца. И несбываюца. (Чаще, почему-то второе). Собака собакой, но совместная жизнь не задалась, так уж получилось. Долги, быт, ссоры ниочем. Синька, дубас, снова синька… Потом пошли быстрые. Как пел Шнур, «Я лично бухаю, но могу ускорица». Вот-вот.
Мало помалу, наш мир стал превращаться в ад. А Макс, которого мы поначалу так любили, баловали и усердно воспитывали,  оказался ненужной обузой. Напоминанием о рухнувших планах.. О несдержанных обещаниях. Нет, он не надоел, причем тут это. Просто стал раздражать самим фактом своего существования.
   О том, чтоб выгнать его или што-то еще не могло быть и речи – воспитаны не так. Ну не может человек, похуй какой, любой ЧЕЛОВЕК вот так взять и выгнать живое существо, которое  взял в дом и пригрел, на мороз. (Впрочем, я забыл совсем, нарки это не люди. Так что тут Максимке просто повезло). Но такие мелочи как регулярные прогулки и кормежка – тут уж извините, не до жиру. Бывало, марафонили, так он по трое суток дома гадил. Запашок я вам скажу… (Потом убирали, конечно). Каждый раз он терпел до упора, и все равно ему было стыдно – ведь он уже был приучен к прогулкам и поводку… Глупый пес… он не понимал, никак не мог понять своей собачьей башкой, что мы оба уже по десять раз пожалели, что его взяли
Не понимал, почему, зачем в доме столько шума и суеты, столько непонятных и неприятных людей? Куда подевались вкусные запахи готовящейся еды? (Когда мы еще ели, она отлично готовила). И, главное, почему на него совсем, совсем не обращают внимания?
Почему бы просто не поиграть с ним? Ну, хоть немного… Или хотя бы погладить. Да просто подозвать…Что тут сложного? Непонятно.

4
    Ну еще бы. Собаки ведь не знают, что такое наркомания. У них другие болезни.
Интерит, например. Подцепил где-то на прогулке. Прививать то не стали (хотя собирались вроде). Интерит. Соседка определила диагноз сразу – у нее самой от такой хуйни овчарка незадолго до этого кони двинула. Она же сказала – попробуйте, но шансов мало. Ветеринара бы,  уколы надо разные делать, по нескольку раз на дню и особенно ночью. Потом дала бумажку с подробным описанием, че когда колоть. И прибавила – попытайтесь. Хотя, скорей всего, не выживет. Да и не нужен он вам, как оказалось… Ее, суку, ктоб спросил.
   
5
   Ну уколы то ладно, уколы то мы и сами делать уже умели. Хуевенько, но умели. Так же как и не спать по нескольку ночей к ряду. И мы не спали, сидели над ним с соседкиной бумажкой с описанием того, что, как и в какой последовательности надо давать при интерите.. Кололи, вливали…Делали все, что там было написано. Прерываясь только на то, чтоб сходить в аптеку. (Ну и самим вмазаться … Для бодрости, так сказать).   
   Несмотря на все старания, пес как слег так больше  не вставал. Перед этим  изошел весь на черный понос и рвоту. «Максимка» -  шептал я уткнувшись в пересохшую, ставшую жестой и тусклой рыжую шкуру. «Ты только оживи. Только оживи! Не помирай, дружище. Сейчас, тебе лекарство принесут..». Как щас помню. Макс словно понимает, и пытается, изо всех своих сил пытается бороться, чуть отрывает голову от подстилки… И опять затихает. Глаза мутные, неживые.. Подыхает, походу. Интерит, хули… Как эта песда сказала, шансов мало… Так меня все это вскрыло… И я стал молиться. Про себя, конечно. Господи, думаю, его то за что, он то что тебе натворил! Просто глупый пес. Бог, сделай так, чтоб он поправился,  забери у меня что хочешь. Забери у меня все…Пожалуйста. Пожалуйста, ну пожалуйста…

6
   Эту ночь и еще следующую мы пытались поднять собаку на ноги. Не надеясь на удачу так особо. Просто чтоб что-то делать. Когда все, что нужно и можно сделать было сделано,  просто сидели и слушали его. Всю ночь до утра  слушали прерывистое дыхание существа, естественной смерти которого, по идее, должны были радоваться. Которое уже давно стало нам в тягость.. . А мы сидим, плачем оба, как мудаки. Мудаки и есть, хули. Никто не верил, что собака поправится.  Мы уж к тому времени почти ненавидели друг друга, а тут несчастье как то сблизило. Я еще подумал, мож чудо случится, хоть смерть этой несчастной собаки сможет примирить нас… Так надеялся на чудо.
   Утром четвертого дня чудо случилось.
Макс открыл глаза и поднял с подстилки голову.
Через день он понемножку начал есть. Через два – попросился гулять. А через неделю уже бегал вовсю. «Рыжий мальчик» поправился.

   Как же мы тогда радовались!
Кажется, это было последняя наша общая радость, последняя победа, одна на двоих. (удачные замуты не в счет) И я считаю, тогда мы ее заслужили.
Так же, как заслужили и то, что последовало за этим, но это другая история.

7
  Теперь я живу один. Один в своей квартире, тесной и захламленной, и в то же время бесконечно пустой и холодной как самолетный ангар. Зато у меня есть Макс. С ним то как раз все хорошо. Гуляет и ест практически по графику. Свое место, подстилка на кухне из старой шерстяной юбки. Он бодр, весел, здоров. Ну и заебись.
Вот он, явился, не запылился. Мой лучший друг и компаньон. Хвостом виляет, глаза хитрющие,  радостные. Все-таки здорово, что он есть. Ведь на моей памяти это единственное существо, которому я смог по-настоящему помочь… Эта мысль немного согревает.
    Но проклятое фасеточное мышление – состояние сознания, при котором у тебя на любой вопрос несколько точек зрения одновременно… Оно так прочно въелось в мозг, что не дает мне спокойно порадоваться даже этой, никакой вопщем то мысли. Вспоминаю, как просил Бога забрать у меня все и не дать Максу загнуться а от йобаного интерита… И ведь, что характерно, так примерно и получилось! Твою мать…
   Настроение меняется. Черная волна накрывает. Смотрю на пса  почти с ненавистью. Лучше б ты тогда сдох, проклятый…. Пиздец, тоже мне, собака, хуйпойми кто. Урод йобаный. «Место, блядь!», кричу, «иди на место!!!». Радость в глазах-вишенках пропадает, башку опустит и топает на свою юбку.

  Сам иду на кухню. Лежит, нос в лапы уткнул. Обидел собаку почем зря… Ну, дам ему кус какой-нибудь съедобный, поглажу, хули. Хотя бы за четкое выполнение команды «место». Радуется, дуралей…

8
    Единственное создание на земле, про которое с уверенностью можно сказать, что по настоящему любит меня. Не свои мечты, не свои амбиции. И не свою любовь ко мне, как это заведено у людей, а именно меня. И похуй ему, прав я или не прав. Трезвый я или обдолбанный. При деньгах или нет. Ему все равно. Он просто любит. Любит и прощает. И принимает таким, какой есть. И ему от этого хорошо. Вот бы научиться так…
Макс, Макс… Ты оказался мудрее нас, а мы то тебя дурачком считали… Научил бы, как мне дальше жить, что делать? Но не говорит, скрытничает. Усатый мой консультант…

9
   И тут  мне становится стыдно перед ним. Перед людьми (кто это вообще?) не стыдно, а перед ним – почему-то да. Стыдно за все – что происходило в моем доме и в моей жизни последние полтора года.  За то, что все есть, как есть, а не как могло бы быть. За все, что я натворил…
И вот опять. Наорал, прогнал, а за что? Мудак, хуле, че тут сказать.
Нагибаюсь, тереблю рыжую шкуру.
«Прости, Макс».- говорю.
И он прощает…

[Леля]

Да. Это самые верные и преданные на Земле существа своим хозяевам (не люблю этого слова), считай - семье.

Пункт № 8 - БРАВО!

[AXX]

мдяяя

[doofy]

Санитарный день
аффтар: Лучший способ избавиться от дракона


Поминки проходили вяло. Небольшая рабочая столовая вместила в себя полусотню родственников и друзей покойного. На стеклянной двери повесили оборванный клочок бумажки с надписью  «Санитарный день». Чтобы посторонние с улицы не лезли. Подняли по первой. Помянули. Выдохнули. Закусили традиционным на поминках рисом с изюмом. Идиотизм. Ща, родственнички поднажрутся и станут вспоминать покойника. Много хороших слов скажут. Вспомнят, каким он был веселым. Сами развеселятся. А к ночи разбредутся по домам. И толстые жены будут поддерживать под руки пошатывающихся мужей. Которые в обязательном порядке будут исполнять «Ой, мороз-мороз...».

Заплаканная вдова в черном платочке принимала утешения. Каждый считал своим долгом подойти и произнести хуевую банальность в духе «Все там будем...» или «Ему там сейчас хорошо на небесах...».

Справедливости ради, надо сказать, что покойник вряд ли попал бы на небеса. Грешничек был еще тот. Я-то точно знаю. Потому как был он мне лучшим другом.
Их семья переехала в наш город из какого-то дальнего гарнизона на границе с Китаем. Мы подрались с ним в первый же день. Как сейчас помню: лето, пыльный дворик с вечно скрипящими качелями, и толпа мальчишек, кричащих «…бей его, Серега!!! Под дых ему...». Потом вместе мы смывали кровь, стоя у колонки. Он поднял лицо с рассеченной губой и улыбнулся. Я протянул ему руку.

Дальше много чего было. К нам прибился Мишка из соседнего двора и втроем мы могли дать отпор любой дворовой команде. В старших классах нас называли мушкетеры. Потому что мы всегда ходили втроем. Первая бутылка водки на троих. Первый мотоцикл, на котором мы катались по очереди. Первые заработанные деньги. Втроем разгрузить за ночь вагон цемента. Все у нас было общее. Я не буду петь дифирамбы крепкой мужской дружбе. Но тогда, в те времена, нам казалось что мир принадлежит нам троим. Что, падая в пропасть, достаточно протянуть руку – и тебя удержат руки твоих друзей.

Потом появились девушки. Делить их не получалось никак. Поэтому мы раз и навсегда пришли к молчаливому соглашению. Кто первый с девушкой познакомился – тому она и достается. Я предпочитал брюнеток, Миша – пухленьких, а мой покойный друг – умных. Он всегда говорил, что в перерывах, в постели с девушкой надо хоть о чем-нибудь поговорить. Потом была армия. Забирали нас вместе. На отходной я проломил голову бутылкой какому-то хлюпику. Нам было все равно. От прокуратуры меня отмазал отец покойного. Хороший был мужик, кстати.

Потом мы разошлись на некоторое время. Разъехались по разным городам. Ездили друг к другу на свадьбы. Называли детей именами своих лучших друзей. И готовы были сорваться в любое время суток на помощь другу, если тот позовет. А потом мы все вернулись в наш город. И частенько выпивали по выходным.

Его жена позвонила ночью. Его зарезали. Банально. Ночью. В собственном подъезде. Осталась молодая жена и двое детей.

Мы с Мишкой молча пили водку и тихо ненавидели родственников. Они его не знали так, как мы. Для них смерть нашего друга была лишь очередным поводом собраться и выпить на халяву. Скоты.

-В общем, так, Миш. Наташке надо помочь. Одна она с двумя детьми не справится. На этих мудаков – я кивнул в сторону родственников - рассчитывать не приходится.
- Это само собой – глянь, как она убивается. Поможем чем сможем. Только ж сам понимаешь.  Жены-то наши поймут. Они с Наташкой дружили. Не обеднеем.
- Ну и славно. Тогда давай так. По четным дням недели - с ней спишь ты, а по нечетным – я.
- А в воскресенье?
- А в воскресенье,- взгляд упал на не до конца оборванное объявление - в воскресенье, Миш, санитарный день…

[doofy]

ПАПА
аффтар: Win99n

Видел как-то в автобусе такой случай.
Зашли на остановке девушка молодая, мальчик трех лет и женщина под полтинник: мама, сын и бабушка. Не перепутаешь.
Сели недалеко от меня: девушка с ребенком на коленях – у окна, бабуля у прохода. Мальчик в окно смотрит, пальцем по стеклу водит. Женщина приняла независимый вид, молодая мама – отсутствующий и немного уставший.
-- Ма, смотри, как у папы машина!
Пауза и недовольное ерзанье бабушки.
Пацан еще так прикольно говорил, совсем по-детски, шепелявил и трещал. Но я не смогу так передать, тем более написать. Наверное, все и так знают, как говорят дети.
-- Ма, а это папина машина?
-- Нет, это другого дяди машина.
-- А почему в ней тетя?
Бабушка фыркает. Мама просто улыбается.
-- Значит, это тетина машина.
-- А где папина машина?
Бабушка кряхтит что-то вроде «охо-хо». Представьте, что завтра у всех выходной, а вам сказали обязательно быть на работе. Представьте и скажите «охо-хо». Вот так и она.
-- В гараже.
Это мамочка отвечает. А бабушка усмехается: эх!
Пауза секунд на тридцать – дети, наверное, на большее не способны.
-- Мама, а когда папа придет?
-- Папа работает. Ему некогда.
-- И ночью тоже работает?
-- И ночью тоже.
-- Так он что ли совсем не спит?
-- Конечно, спит. Все спят.
-- Тогда почему он с тобой не спит?
Короткий торжествующий смешок ставшей уже мне неприятной бабушки и неловкая улыбка– в сторону – молодой мамы.
-- Папа занят.
-- Мама, давай найдем папу. Я по папе соскучился. Мама, а ты по папе соскучилась?
Бабушка обернулась к малышу и принялась поправлять ему курточку.
-- Женечка, папа уже не придет. Папа нашел другую тетю.
-- Мама!
Это уже гневный и какой-то раненый крик девушки. Бабушка – вся торжество и независимость.
И тут сидящий впереди парень лет двадцати пяти оборачивается к мальчику, не обращая внимания на  тетку.
-- Братишка, так тебя Женей зовут?
Растерянный и собравший личико в гримасу предстоящего рева пацаненок недоверчиво смотрит на парня, прижимается к своей матери и тихо так:
-- Меня Женя зовут.
Парень радостно усмехается и протягивает большую ладонь со сбитыми костяшками пальцев:
-- Тогда привет! Меня Дима зовут.
Маленький Женя прижимает кулачки в груди и испуганно смотрит на руки нового знакомого. Бабушка источает подозрительность и брезгливость, мама – что-то вроде недоумения и смущения, но не так картинно и книжно, как это получается у меня сказать – легкий налет, понимаете?
-- А я тебя, братишка, все искал. Мы с твоим папой вместе работаем. Вот, видишь, – он протягивает мальчишке левую ладонь, где на костяшках совсем свежие рубцы, – я поранился, и он вместо меня работает. Он по тебе очень соскучился, только у нас тетка-начальница злая, не отпускает его. Он дал мне твой адрес, просил подарок передать, только я адрес потерял. Уж извини, Женёк, так получилось. Ты на меня не сердишься?
Мальчик с интересом смотрит на нового знакомого, пинает ногами спинку переднего сиденья.
-- А где подарок?—застенчиво и тихо спрашивает он.
-- Вот, держи, – парень протягивает глянцевый журнал с автомобилями.
Женя хватает и прижимает к груди журнал, а тетка-бабушка презрительно и гневно открывает рот, явно собираясь что-то сказать.
-- Заткни пасть, сука, пока я тебе башку не оторвал, – проговаривает парень негромко, но так, что каждая буква впивается в повисшую тишину. Один лишь мальчишка увлечен журналом и ничего не слышит.
Парень встает и, раздвигая помертвевших пассажиров широкими плечами, пробирается к выходу.
-- Пока, Женёк! – уже от выхода кричит он пацаненку.
Женек, уже увлеченный журналом, рассеянно ищет Диму глазами и машет ему рукой.
На глазах у молодой мамы слезы.  Бабушка смущенно кашляет, но под осуждающими взглядами окружающих не решается что-либо сказать.
Троица вышла раньше меня остановки на три. Малыш крепко держал папин подарок и уже болтал с мамой о всяких глупостях.  Бабушка, насколько я мог видеть, молчала.
Надеюсь, молчит до сих пор.

[doofy]

вот к дню знаний берег, да опаздал малость.


Наглядные уроки
аффтар: ШЕСТЬ ГРУСТНЫХ БУКВ

- Дети. Завтра мы проведём урок занимательной физики. – Ирма Лаврентьевна любила проводить занимательные и наглядные уроки, считая, что таким образом пробуждает в учениках интерес к предмету.
– На сегодня всё. К завтрашнему уроку прочитайте 56 и 57 страницы учебника.  Собираемся на поселковой платформе в 10-30. Не забудьте потеплее одеться.  – последние слова совпали со звонком.
Это был ещё один конёк перфекционистки Ирмы Лаврентьевны. Она всегда и всё старалась делать  с точностью до секунды. У неё даже было любимое выражение,- “Только глупцы делают всё заранее. По настоящему умные люди делают всё вовремя.” 

  Под Чишмой  к товарному составу № 8012, Уфа – Рязань, прицепили старый рефрижератор и пару почтовых вагонов следовавших обычным литером до станции Нарва - товарная. Непонятно каким ветром их занесло в Башкирию из Владивостока, но болтались они по перегонам Куйбышевской железной дороги уже вторую неделю.
        В тесной “служебке” рефрижератора, несмотря на максимально открытую фрамугу, было душно.
  Сопровождавшие груз экспедитор Саня и техник Рома  от безделья и неопределённости тихо сходили с ума.
Уныло серые откосы дороги и волны телеграфных проводов, нагоняли железнодорожную тоску.
Варёные яйца и плохо ощипанные куриные ножки, вызывали изжогу.
Взятые из дома газеты были перечитаны.
Журнал с голыми бабами замусолен до восковой склизкости. Тела фотомоделей, изученные до мельчайших анатомических подробностей, возбуждали не больше чем пейзаж за окном.
      Развалившись на верхней полке, Ромка перелистывал сборник кроссвордов.
  В надежде добить свободные клетки он по несколько раз повторял вслух каждый неразгаданный вопрос, чем дико раздражал лежащего внизу Саньку.
    Экспедитор не любил кроссворды. Считал это занятие мозговым онанизмом.
Сам он предпочитал реальную мастурбацию церебральной.
Вот и теперь. Плотно зажмурив глаза, со злой одержимостью, мучил детородный орган. 
  Рука у Саньки затекала, а член, хоть и торчал, но ничего не чувствовал и кончать не собирался. Всякий раз, когда процесс подходил к завершению, раздававшийся сверху голос, беззастенчиво вторгался в эротические фантазии и возвращал в духоту купе.
- “Криогенный антропоморфный персонаж”. Восемь букв.
- Рома, отстань. Сплю я.- Санька поворочавшись с боку на бок, выбрал позу “он на спине” и стал заново воссоздавать и оживлять в фантазиях образ молоденькой медсестры Леночки из Отделенческой больницы станции ”Уфа” . Вертел её так и сяк. Придумывал новые позы и интимные детали, но  ничего  не возбуждало.
- Отгадал. Сне-го-вик! Подожди спать-то. Немного осталось.
“Сильвофильная антропоморфная нечисть с гипертрофией волосяного покрова. Сказочное”. На “Л” начинается. Пять букв.
- Леший.– К собственному удивлению произнёс Санька, но последствия озарения были трагическими. Образ прекрасной Леночки решительно вытеснила сильвофильная антропоморфная нечисть с гипертрофированным волосяным покровом.
Другой бы отчаялся, но Санька с детства был настырным. Начатое, даже если это вредило здоровью, всегда доводил до конца. Вот и сейчас сдаваться не собирался.
Подключил вторую руку и решил попробовать фантазии на тему переодеваний и садо-мазо.
    Теперь, одетый в костюм лешего, он с остервенением стал драть намертво привязанную к каталке медсестру. Для усиления эмоций, периодически, с силой и грохотом обрушивая на голову визжащей Леночки больничную утку. Яркая и необычная эротическая фантазия полностью захватила экспедитора.…
  -Австрийский физик и астроном. – послышалось сверху, - Теоретически обосновал зависимость частоты колебаний, воспринимаемых наблюдателем, от скорости и направления движения источника колебаний. Начинается на “Д”. Шесть букв….  Во, как задвинули. А написано, что при составлении кроссворда авторы не выходили за рамки программы восьмого класса средней школы.
-Cанька-а. Ты физику за восьмой класс помнишь?
В ответ раздалось нечленораздельное мычание, закончившееся криком, - “Умри сукааа!” и вздохом облегчения.
    - Ты чего?- Свесившись вниз, Ромка с удивлением смотрел на напарника лежавшего с засунутыми по локоть в штаны руками. По линяло-синему трикотажу расползалось тёмное пятно.
- Чего-чего… Кошмар после твоих кроссвордов приснился. – Саня встал с полки и пошёл в туалет. К смрадной духоте прибавился режущий глаза аммиачный запах, потянувшийся из щели неплотно прикрытой двери клозета.
Забрякал краник умывальника.
– А вода где? Тут же вообще дышать невозможно. Где вода?
- Вот дурак. - Ромка ударил себя кулаком по лбу. – Я забыл в Чишме залиться. Сань, прости. Ну дотянем как-нибудь до стоянки. Давай я тебе минералкой солью?
- Куда ты мне сливать собираешься? Я срать хочу.
- Ну так сри.
- Ром, ты что нюх потерял? От вони и так глаза режет.
А если я мимо очка промахнусь? Тут такой букет будет.
Мне проще в окошко посрать.- Хлопнув дверью туалета, Санька решительно вскочил на откидной столик и  стянул до тапочек тренировочные вместе с трусами.
– Держи меня...- Глубоко присев и вытянув руки, экспедитор, приняв позу горнолыжника на скоростном спуске.
- Ты б хоть ладони сполоснул,- Ромка брезгливо обхватил протянутые руки за обшлага рубашки. 
- Не ной…. Это не я забыл воду залить. Приготовь бумажку и держи крепче, - С этими словами Санька выставил задницу как можно дальше из окна.
    Вагон покачивало. Стараясь войти в ритм, Санька балансировал. Переносил вес с ноги на ногу. Дёргал Ромку то за правую, то за левую руку. Постепенно ему удалось подобрать порядок движений. Теперь, совместив амплитуды, он плавно покачивался в такт с вагоном. Со стороны это напоминало реп исполняемый в присядку.
Встречный ветер приятно холодил филейную часть. Санька закрыл глаза и поднатужился. Однако срать на ходу с высунутой в окно жопой, под силу не каждому профессиональному каскадёру. Экспедитор же исполнял этот трюк впервые.
    Получалось у него не очень. Всё мешало. Встречный ветер из приятно холодящего задницу, стал леденящим яйца. К тому же неожиданно увеличилось количество стыков и усилилась бортовая качка. За окном промелькнула табличка “Граница станции”.

###

  - Итак. Сегодня на практике мы изучим так называемый Эффект Доплера – Ирма Лаврентьевна забралась на  деревянный ящик, что бы её лучше было слышно и видно всем ученикам.
-Когда источник колебаний приближается, вы слышите высокий звук, когда он удаляется от вас, расстояние между гребнями волн растягивается и частота, с которой эти гребни проходят мимо вас, становится меньше, и вы слышите более низкий тон.
Это и называется “Эффектом Доплера”,- учительница  картинно выбросила руку в сторону вынырнувшего из-за поворота состава. Машинист, управлявший тепловозом, как будто ждал этого знака и дёрнул на себя поводок тепловозной сирены. Раздался гудок, звук которого, постепенно усиливался, а тон становился более высоким.
    Гудок застал врасплох, висевшего в окне репера. Он открыл глаза и увидел перекошенное от ужаса лицо напарника, который, что-то крича, пытался втянуть его внутрь.
Ситуация настолько испугала Саньку, что он начал гадить.

      В это время, Ирма Лаврентьевна, стоя с отведённой в сторону рукой, победоносно - медленно повернула голову в сторону учеников, желая насладиться впечатлением, произведённым синхронностью театрального  жеста и гудком тепловоза. Рядом никого не было. 
Роняя ранцы и корчась от смеха, класс сползал с деревянного настила и прятался под платформу.

  К станции, с неотвратимостью курьерского поезда, нагло торча из окна и поблёскивая извергаемыми очередями, приближалась голая жопа, сопровождаемая эффектом Доплера.
Пролетая мимо ящика, на котором стояла учительница, Санька выдал финальную очередь, свалившую Ирму Лаврентьевну с самодельного постамента.
Это стало апофеозом наглядности занимательного урока физики.

С тех пор, даже директор школы, за глаза, не называл физичку иначе чем “Жертва  Жоплера”.

Шесть Грустных Букв © Udaff.com  (only)